Михаил восседал на первой арбе, к задку которой были привязаны два жеребца, а Костка на второй, за которой поспешал его серый длинноухий ослик. Целый день они находились в пути и вот на закате достигли каменного истукана на небольшой всхолмине - места, где была назначена встреча с Маняшей. Костка распряг лошадей, развел костер, начал готовить ужин. Последний солнечный луч исчез; колыхая высокую траву, пронесся вечерний прохладный ветерок. Начали сгущаться сумерки.
Ознобишин поднялся к гладко отшлифованному ветрами и непогодой молчаливо-неподвижному каменному идолу и с чувством непреодолимой тревоги стал глядеть на дорогу. Она была пуста, как и прежде. Ни одной живой души. Взовьется ненароком пыль столбом и исчезнет - вот и все движение.
Костка крикнул снизу: "Кто-то скачет". Михаил стал всматриваться в дорогу, напрягая зрение, - сплошная серость, но стук, стук конских копыт слышался явственно. Лучик надежды засветился в нем; сердце так сильно застучало, что готово было выскочить через горло. Ознобишин сбежал на дорогу и пошел навстречу. Впереди что-то зачернело, ближе, ближе. Одинокий всадник. Она или кто другой? Боже, пусть будет она. Правой рукой он сжимал стучавшее сердце. Не выдержал и крикнул: "Маняша!" Четко обрисовался мужской силуэт на темном коне. Не она. Михаил остановился, глотнул открытым ртом воздух, хрипло позвал ещё раз совсем упавшим голосом: "Маня..." Всадник поравнялся с ним и вдруг, точно обессиленный, повалился к нему на руки. Не удержавшись на ногах от тяжести упавшего тела, Михаил рухнул в мягкую пыль и услышал тихое нежное воркованье: "Мишука... Мишука..."
Михаил, охваченный внезапной радостью, исступленно стал целовать её лоб, нос, губы, а Маняша, обнимая его, шептала: "Мишука, милый... тут я, тут".
Глава сорок девятая
Проводив Маняшу, Кокечин оседлала свою лошадку и поехала в соседний аул; оттуда она вернулась с девушкой-татаркой, Чолпан, которую некогда учила вышиванию. В юрте Чолпан сменила свою одежду на Маняшину, более красивую, и, обрадованная таким подарком, тихо смеялась, позванивая монистами. Чолпан понадобилась Кокечин для того, чтобы ни у кого не возникло подозрений в бегстве ханской дочки.
Кокечин знала, в какое время прозвучит заветный колокольчик, затем протяжно прогудит гонг, и со всех сторон в большую юрту потянутся вереницей раскрашенные и разодетые хатунины дочки. Там им будет произведен осмотр, сопровождаемый негромкими замечаниями, советами; там выслушают их просьбы, жалобы, кому пообещают, кому вежливо откажут; установят, кого нет, кто болен; к захворавшей Саид сходит сам, убедится в болезни, позовет лекаря, словом, не будет упущена ни одна мелочь, особенно в отношении старших дочек. Им повышенное внимание, за них особый спрос. Поэтому отсутствие Маняши сразу будет замечено. Это приведет вначале Саида в злое беспокойство, дальше - больше, а уж через два часа он будет вне себя от бешенства. Вскочит на своего коня и как одержимый помчится через всю ставку, сметая на своем пути всех зазевавшихся, сюда, к её юрте.
И это время вкрадчиво и неумолимо приближалось.
Кокечин стала собирать узлы, то и дело заставляя пересаживаться Чолпан то с одного, то с другого места. Она выходила из юрты, прощалась с соседями, раздавала кому посуду, кому ковер, кому одежду и каждому говорила, что она уезжает в Сарай. Ей нужно было, чтобы как можно больше людей знало и видело, как она отъедет вместе с Чолпан, чтобы таким образом Саид знал, куда они отправились.
Когда все было роздано и она определила, что колокольчик в большой юрте давно прозвучал, она погрузила узлы на свободную лошадь, на две другие села сама с Чолпан, и они отъехали, сопровождаемые бегущими и кричащими детьми.
В степи Кокечин простилась с Чолпан. Та поскакала в свой аул, а она в сторону Волги.
К переправе Кокечин подъехала как раз в то время, когда хозяин небольшого судна с шестью гребцами заканчивал посадку людей. Два других таких же судна уже плыли по реке. Она спросила, есть ли места, на что перевозчик, полный мужчина с совершенно лысой круглой головой, неряшливо одетый, утомленный суматохой и криками, отвечал недовольно, что взять её не может, так как поджидает других людей, а сколько их придет, не знает, возможно, ещё кого-то придется высаживать, и он качнул головой в сторону женщин и детей, сидящих на настиле судна.
Пока он с ней разговаривал, один из гребцов, полуголый, загорелый от весеннего солнца детина, показал на дорогу, где поднявшееся облако пыли свидетельствовало о том, что к реке скачет во весь опор какая-то группа всадников. Хозяин судна поглядел из-под руки вдаль и сказал, что это те самые, кого он поджидает. Кокечин также увидела приближающихся всадников и уже собиралась было пуститься прочь от берега, да скоро разглядела, что их было трое, а следовательно, это не мог быть Саид, которого всегда сопровождала свита из ханских стражников. Подъехавшими оказались однорукий кряжистый старик с темным морщинистым лицом, молодой мужчина - видимо, слуга, - державший в поводу лошадь с поклажей, и юноша, стройный и тонкий, как девушка; все трое были одеты в простую добротную одежду, в какую облачаются для дальней дороги. Хозяин тотчас же стал ссаживать несколько женщин с детьми, потому что прибывших с конями негде было разместить. Поднялся плач, крики, хозяин ругался, свирепея, гребцы хохотали во все горло. Тогда однорукий старик, не слезая с коня, спросил, отчего произошел такой шум. Хозяин ответил, что он освобождает место для их лошадей. Юноша и старик поговорили между собой.
- Перевези их всех, а потом возвращайся за нами. Мы обождем, распорядился юноша звонким голосом.
Для того чтобы не обидеть хозяина, старик добавил к сказанному, что они долго ехали и настало время им передохнуть и перекусить, поэтому не будет большой беды, если они переправятся немного позже.
- Пусть так, - согласился хозяин и обратился к Кокечин: - Тебе повезло, женщина. Благодари Аллаха, что господа не торопятся.
Кокечин разглядела, кто был перед ней. "Да это же Лулу!" - подумала она и поднесла к груди сложенные руки. Перевозчик прыгнул на судно, которое, закачавшись, стало отдаляться от берега. А Кокечин не сводила с Лулу своего восхищенного взора. Непредвиденный случай свел их у Волги. Не зная того, своим великодушным отказом от переправы юноша спасал её, как она спасала Мишуку.
- Поистине, Боже, ты велик! - прошептала Кокечин.
Тихая радость снизошла на её сердце, и, мысленно благодаря Бога за юношу, в чьем облике отразилось так много от её любимого Мишуки, Кокечин утвердилась в вере, что все, что ими задумано, все, что ими делалось, закончится благополучно, и её уже ничто больше не пугало. Страх исчез, оставив место надежде.
Глава пятидесятая
На многие версты растянулся путь беглецов.
Когда они перебрались через последнюю большую водную преграду - реку Пахру, они стали нагонять странную на первый взгляд группу людей: пятерых пеших, идущих гуськом, со связанными за спиной руками, в окружении вооруженных всадников.
Лица Михаила, Маняши и Костки вытянулись и сделались серьезными, они настороженно стали вглядываться в несчастных невольников, заранее сочувствуя им, ещё не зная их вины. То были молодые парни, светловолосые, рослые, крепкие, одетые в белые грязные рубахи, порванные во многих местах, с ржавыми пятнами засохшей крови; вероятно, эти молодцы дались нелегко и упорно сопротивлялись, прежде чем их скрутили.
На всадниках поверх кольчуг накинуты синие плащи, которые носили воины московского князя. Однако Михаил пожелал миновать их и погнал коня живее. Им уступили дорогу, и они объехали верховых и пеших.
Последний всадник, видимо старшой, плотный телом, просторный в плечах, заслыша скрип колес и стук копыт, как бы нехотя повернулся вполоборота, придерживаясь рукой за луку седла, и глянул на Михаила левым глазом из-под густой темной брови.
Ознобишин опешил, даже рот приоткрыл от неожиданности - перед ним был воевода Петр Мещеряков.
- Ба! - воскликнул грубым голосом воевода. - Михал? Полоняник! Какими судьбами? Не иначе Мамай помре!
- Нет еще. Жив, окаянный, - отвечал, улыбнувшись, Михаил.