Однако вышло все иначе: он истомил до озлобления своих нукеров и истомился сам. А тут ещё вороны раскричались. Бегич искоса поглядел в сторону леса и заметил, что птиц стало гораздо больше, чем утром. Черные силуэты птиц, издали похожие на комочки грязи, часто усеяли вершины деревьев. Птицы истошно кричали, точно негодуя на их медлительность. "Будьте вы прокляты!" - подумал он в глухой злобе, нервно перебирая левой рукой узду с серебряной насечкой. И в это время над ним низко пролетел крупный ворон. Бегич даже разглядел его поджатые лапки и большой черный клюв. Тяжело стало у мурзы на сердце, тяжело и уныло.
Птица взгромоздилась на сухой толстый сук ближайшего дерева, находящегося неподалеку от мурзы Бегича, окруженного конной свитой. Никто не обратил внимания на этого ворона, а Бегич подумал равнодушно: "Это моя смерть!" - и покосился на птицу. Ему показалось, что ворон смотрит на него, только на него и ни на кого другого. И он не ошибся. Ворон глядел на мурзу потому, что на его голове был надет ярко горевший на солнце шлем с белым конским хвостом на шишаке, спускавшимся на спину. Ослепительный свет, исходивший от головы мурзы, просто приворожил его. Это был не молодой и не старый ворон, и он был очень умен. Это он собрал стаю, это он скликал своих голодных сородичей со всех сторон и убеждал их не улетать, а ждать, ждать... За годы, которые он прожил, в его памяти хорошо запечатлелись образы вооруженных людей, которые, мертвые, всегда служили ему пищей. И он нисколько не сомневался, что такой пищи скоро будет вдосталь. Раз люди собрались такой толпой и сверкают, точно водяная гладь, - будет большая резня, будет много убитых, будет много крови. А это - пожива на многие дни!
Глава пятьдесят шестая
Солнце уже клонилось к закату и ветер стал свежее, когда ворон, потеряв терпение, сорвался с ветки и, расправив крылья, набрал высоту, чтобы перелететь через реку и луг к другому леску.
И в это время загремели барабаны и громко заревели трубы. Раздалось лошадиное ржание, которое затем потонуло в диком людском крике и тяжелом топоте копыт. Темная, плотная масса всадников, скопившаяся на берегу, двинулась к реке.
Началась переправа.
Ворон хрипло прокаркал от восторга и стал плавно кружить над рекой, наблюдая за людской суматохой, происходящей на земле. Это было до того привлекательно для его зорких глаз, что он забыл, куда хотел лететь.
Черная птица видела, что из конных групп стали вытекать и устремляться через вспенившуюся реку отдельные отряды, похожие на темные узкие ручейки, которые на другом берегу вновь сливались в общий поток и все больше и больше заполняли огромный зеленый луг перед кучкой маленьких и больших холмов.
Эти холмы были покрыты невысокими лиственными лесками, но два передних были голы, и на них расположилось другое войско, отливающее, как вода, синевой. Войско стояло длинными прямыми рядами, каждый ряд располагался так близко к другому, что, сливаясь, они представляли собой длинную железную полосу. Поверх этого воинства белели острия поднятых копий и с хлопаньем развевались черные и красные шитые знамена.
Кричавшая темная лавина быстро потекла к синей стене, из которой раз за разом тучей вылетали белые короткие черточки - стрелы - и разили передние ряды всадников. Те на всем скаку грохались оземь, на них наталкивались задние, давили, топтали, падали сами, а их утюжил следующий поток. Так и двигалась эта лавина все медленней и медленней, все ближе и ближе к передней линии стоявшего войска, теперь уже ощетинившейся множеством копий и ставшей похожей на борону. И вот сблизились послышались яростные крики, всхрапывания раненых коней, треск ломающихся копий и лязг железа.
Любопытный ворон заметил, как середина синего войска выгнулась назад под напором мощного натиска коней и людей, но не порвалась, продержалась так некоторое время, затем, как пружина, пошла вперед, тесня и приминая темную массу и захватывая её быстро вытягивающимися своими краями. Вскоре конница оказалась стиснутой с трех сторон плотными рядами бронированной рати.
Началась яростная кровавая битва, то есть та битва, когда люди очертя голову бросаются друг на друга, на копья, на мечи, ничего не желая, кроме одного - сломить, раздавить, уничтожить противника. Теснота была такая, что не только копьем, но и мечом нельзя было взмахнуть, чтобы не ударить своего, - в ход пошли ножи, кулаки, зубы. На отдельных участках стали образовываться кучи из окровавленных, изрубленных лошадиных и людских тел.
В первой же стычке с противником под Ознобишиным убили коня. Однако ему удалось благополучно высвободить придавленную правую ногу и пешим вступить в бой. Вооружен он был топором на длинной рукоятке и, будучи без щита, сразу получил две раны в бок. Но раны оказались легкие и не причинили ему особого вреда, да он о них вскоре и забыл, ибо требовалось защищаться и быть внимательным, потому что смертельный удар мог последовать с любой стороны.
Михаил находился на левом фланге, а его сын Данила - в середине, подле князя Дмитрия; вместе со своими сверстниками Данила входил в особый отряд стражи, задачей которого являлось охранять великого князя и следить за тем, чтобы княжеский стяг высоко развевался над полем боя. Перед битвой он видел сына под черным стягом с изображением Спасителя. Князь Дмитрий тогда обратился к рати: "Отцы и братья мои, постоим за Господа нашего, за землю русскую, за народ наш русский. Не дадим агарянам радости, не отступим перед их мечами. Смерти нет, есть жизнь вечная!"
И рать, полная решимости либо победить, либо умереть вместе со своим князем, ответила ему грозным протяжным ревом в несколько тысяч глоток: "С нами Бог!" - взметнув над головами обнаженные мечи и копья.
В свободную минуту, когда можно было перевести дух и дать покой уставшей рубить руке, Михаил отыскивал глазами колыхающееся черное полотнище с позолоченным изображением Христа, но то, что творилось под стягом, не мог видеть из-за густого облака пыли. Там шла жаркая схватка. Но лучезарный лик Спасителя, развертывающийся от порыва ветра и свертывающийся, когда ветер спадал, поддерживал в нем боевой дух и надежду, что сын жив. Ознобишин дважды видел горевший как жар шлем князя Дмитрия. И то, что великий князь был таким молодцом и сражался как простой воин, воодушевляло его и десятерых товарищей. Врагов же вокруг было не счесть, но им на помощь подоспел московский витязь Григорий Капустин, знаменитый силач. Под ним тоже, как и под Михаилом, был убит боевой конь, но пеший он оказался гораздо опаснее, чем верхом, потому что у него был длинный широкий двуручный меч. И этим мечом Капустин косил врагов направо и налево, как косарь косит траву. И получаса не прошло, как он навалил перед собой кучу истекающих кровью тел. А сам он был могучего роста, широкоплечий, крепкий, весь в броне, в блестящем железном шлеме и внушал страх одним своим видом. Капустин надежно прикрывал Михаила и его товарищей с правой стороны. Однако с левой на них неожиданно набежала толпа ордынцев, и среди этой толпы оказался один удалец, вооруженный увесистой дубиной. Изловчившись, удалец так хватил Михаила по шлему, что у того в мгновение померкло сознание.
Ознобишин повалился ничком на лежащую лошадь. Когда он пришел в себя и с трудом приподнялся, его голова гудела, а руки и ноги тряслись от слабости. Кругом лежали трупы и стонущие раненые, битва отодвинулась немного в сторону. Из-за поднявшейся пыли ничего нельзя было разглядеть вблизи. Черный княжеский стяг, к его радости, колыхался далеко впереди. Григория Капустина нигде не было видно, зато из облака пыли, как святой Георгий, выплыл на своем тяжеловесном Немце, укрытом броней, Петр Мещеряков.
Он заорал:
- Жив, Михал, еж меня коли? Молодец!
И скрылся в другом пыльном облаке, где, видимо, шла драка не на жизнь, а на смерть.
Михаил окончательно пришел в себя, поискал взглядом свой топор и вдруг заметил сидевшего рядом Григория Капустина. Московский витязь, обхватив голову, тряс ею и охал; он, так же, как и Михаил, был оглушен ударом дубины. Ознобишин, хотя и сам был слаб, помог ему подняться. Капустин всей своей тяжестью навалился на плечо Михаила. Он спросил, сплюнув кровью: "Где мой меч?" И тут Михаил заметил, как трое татар бегут к ним, держа в руках кривые длинные сабли.