Некий богатый сарайский бек очень жестоко обращался со своими рабами, карал их за малейшую провинность - отрезал уши, носы, языки, мучил людей всякими пытками, не давал им спать: после дневной работы его рабы трудились вечером и ночью - мяли кожи, пряли шерсть. От такой жизни несчастные мерли как мухи. Однажды бек приобрел строптивого раба, рязанца Захара; в первые же дни, чтобы укротить его, посадил на цепь и спустил собак. Псы покусали Захара, однако он выжил, окреп - выносливый был человек, - перестал перечить беку, прикинулся сговорчивым и угодливым, проявил такое усердие, что хозяин его даже отличил, сделал главным над всеми своими рабами. Когда Захар вошел к беку в большое доверие, он сговорился с верными товарищами, и одной ночью, стоило только хозяевам крепко заснуть, шесть смельчаков бесшумно проникли во внутренние покои дома, перебили слуг, зарезали, как барана, самого бека, трех его жен вместе с детьми - и освободили всех рабов. Захар оделся в дорогое господское платье и повел рабов вон из города, будто бы хозяин. И ушли бы, потому что направились не прямиком на Русь, а на Подолию.
- Да нашелся иуда, - вмешался в разговор Тереха. - Свою шкуру захотел спасти, гад!
Дядя Кирила, глубоко вздохнув, подтвердил:
- Сыскался антихрист. Выдал всех. И Захара тож. Всех переловили и повязали. Рабов распродали, а Захара зло мучили на площади: палками переломали ноги, отрубили руки, отрубили голову и воткнули на шест. Нам в назидание. Чтоб смирнее были.
Михаил был поражен услышанным и все глядел на голову этого смелого человека, который не захотел быть рабом и восстал. Он казался ему святым.
- Ну а тот-то... кто выдал?
- Жив остался, собака, - ответил Тереха.
- Принял их веру, басурманом стал, - добавил дядя Кирила. - Теперь Салехом зовется. Многие русские поклялись порешить его, да что-то пока не получается.
- Дай срок - получится. Господь такого оберегать не станет. Вона, вона идет, легок на помине! - проговорил полушепотом Тереха, наклоняясь к уху Михаила. - Вишь того? Да не на красного смотри, а на синего!
По насыпи не спеша шел высокий сутулый человек, одетый в островерхую меховую шапку и длинный, почти до пят, синий халат. Руки он держал за спиной, под мышкой была зажата круглая палка, снабженная острым железным крючком. Такие палки имели многие надсмотрщики, но почему-то палка в руках этого отступника ужаснула Михаила.
- Бьет ею?
- Еще как! Рвет кожу одним ударом - только зазевайся! А русичей особо жалует. Такая свинья!
Когда Салех поравнялся с ними, Михаила поразили быстрые настороженные глаза его, точно он опасался неожиданного нападения. Ему было чего бояться - русские его ненавидели, как иуду, а татары презирали и сторонились, словно прокаженного.
Глава десятая
Ознобишина тревожила судьба неудачливого беглеца Карася и мучило любопытство - хотелось хоть разочек взглянуть на него. Но подойти к яме, в которой тот находился, никак не удавалось. Рабам не дозволялось бродить по двору без дела, а когда наступал вечер, их загоняли в землянку, из которой вылезать запрещалось под страхом жестокого наказания.
Однажды Михаила послали за камнями, сложенными у наружной ограды, неподалеку находилась и яма с этим несчастным. Оказавшись возле, он присел на корточки у её края.
То была обширная, довольно глубокая, почти в полтора человеческих роста, яма в твердом глинистом грунте; дно устилала прелая вонючая солома. Даже несколько дней провести в этой могиле казалось ужасным, а Карась пробыл в ней долгое время. Его засыпал снег, поливал дождь, жарило солнце, он постоянно мерз ночами, так как, кроме драных штанов, на нем ничего не было - даже плохонькой дерюжки и той не дали. За это время Карась превратился в совершенно жалкое, грязное, тощее существо, мало похожее на человека. Длинные волосы на голове свисали блеклыми липкими сосульками, жесткая редкая бороденка торчала как щетина; руки от запястья и до плеч вернее, кости, обтянутые кожей, - покрылись гнойными струпьями и кровоточащими ранами, ноги у щиколоток были скованы толстой цепью.
При виде Михаила несчастный приподнялся, глубоко запавшие глаза его поражали необычным лихорадочным блеском.
- Испить. Воды маненько, - донесся тихий лепет.
"Он хворый, у него жар", - подумал Михаил и поискал черепок битой посуды, чтобы принести воды; заметив за спиной пыльные сапоги, он вскинул голову и увидел коротышку Касима. Тот молча, со свирепым выражением наблюдал за Михаилом, видимо выискивая, к чему бы придраться. Раб без дела, к тому же сидевший, пусть на корточках, праздный раб, был для него бельмом в глазу.
Михаил выпрямился, кротко улыбнулся и сложил руки на животе. Вид этого спокойно улыбающегося русского окончательно взбесил Касима. Он тяжело задышал открытым ртом, а затем разразился истеричным криком:
- Зачем сидел? Зачем работу не делал?
- Пить просит, - ответил Михаил, все ещё улыбаясь и показывая рукой в яму.
- Шайтан его напоит! - заревел, брызгая слюной, Касим и стал теснить Михаила своим круглым животом.
Тот отступил, чтобы не свалиться в яму, хотел сказать, что пришел за камнями, - жесткий хлесткий удар плеткой ожег его лицо, во всю щеку вздулась горячая полоса. Михаил поднял руку для защиты. Басурман взвизгнул и отпрянул, решив, что раб хочет его ударить, однако тут же в лютом бешенстве набросился на Михаила и безжалостно стал хлестать плеткой куда попало: по лицу, по рукам, по плечам, по спине.
Ознобишин попытался удрать, да споткнулся и растянулся во весь рост. Касим начал пинать раба ногами, вопя на весь двор, точно его самого нещадно колотили.
Примчались Али и Амир Верблюд и оттащили безумного, но тот бился, точно припадочный, в углах губ у него собралась пена, а налившиеся кровью белки глаз готовы были вылезти из орбит.
- Перестань! - требовал векиль Али. - Покалечишь раба - хозяин с тебя взыщет.
Тем временем товарищи помогли Михаилу подняться и отойти под навес; там его посадили у столба, на утоптанную землю, плесканули в лицо водой и дали напиться.
- Поганый! - бранился Вася. - Как есть поганый!
Неистовый Тереха грозил:
- Погоди, Касимка, я ещё дождусь твоей смертушки! Я ещё нарадуюсь!
- Эх, парень! - постарался унять его дядя Кирила. - Придержи язык, Богом тебя прошу. Тут молчать надобно.
- Как же! Молчать, - хищно огрызнулся Тереха, как разозленный пес. Кол им в глотку! Вот терпение мое лопнет - напьюсь я свежей кровушки. Ей-бог, напьюсь! - И, потрясая кулаками, воскликнул: - Ножик мне! Ножик вострый!
Вдруг раздался отчаянный крик стряпухи, выбежавшей из поварни:
- Держи! Держи!
От неё со всех ног удирала, суматошно взмахивая крылышками, черная длинноногая курица. Все находившиеся во дворе слуги с хохотом принялись за ней гоняться. К ним присоединились векиль Али, Амир Верблюд и успокоившийся Касим. Гурьбой, крича и повизгивая, они носились за обезумевшей от страха птицей, наталкиваясь друг на друга, падали, катались в пыли, но поймать никак не могли - курица была неуловима. Наконец осталось только двое - один из слуг, усатый длинный мужчина, и Касим. Но скоро и слуга утомился и отстал. Касим же не унимался. Человек упрямый, он впал в настоящий азарт охоты и кричал, раскорячившись:
- Я её поймаю! Глядите все, Касима ей не провести!
Ему удалось загнать её в угол между забором сада и внешней оградой. Жалкая, дрожащая птица была едва жива. Касим приближался, протягивая руки, ещё немного - и он схватит несушку. Но тут произошло неожиданное - у птицы, казалось, открылось второе дыхание: она встрепенулась, взмахнула крыльями и перелетела через него с пронзительным криком. Все начиналось сызнова.
Михаил, молча наблюдавший за этой ловлей, внезапно расхохотался. Касим резко обернулся и, увидев смеющегося, только что битого им раба, пришел в бешенство, сжал кулаки и двинулся на Михаила. Между ними было пустое пространство двора с ямой посредине. Нагнув большую голову, как разъяренный бык, Касим ничего не видел вокруг, ничего не замечал, кроме этого ненавистного русского.