— И на том спасибо, — взбодрился Лосев. — Очень рад! Проститься.
Сидор Сидорыч поднес платок к глазам и сделал положенную паузу.
— Все там будем… Не переживайте.
— Тебя переживешь?! Эвон загривок-то… А ведь одногодки мы! Вместе на свет родились, вместе должны бы и умереть!
Сидор Сидорыч испуганно задрожал.
— Нет уж! Сначала ты, а я потом.
— Нельзя. Не может человек на свете жить без совести!
Сидор Сидорыч руками замахал.
— Может, бабушка, да еще как! Мой зам Лоскутов давно сменил свою совесть на персидский ковер.
— Продешевил твой Лоскутов! — Старушка вздохнула: — А сам-то ты, хорош гусь! Что со мной вытворил?
Сидор Сидорыч смутился.
— Я тебя потерял. Со всяким может стать. Закрутишься, на вокзале, в сутолоке…
— Чемодан-то не потерял, а меня…
— По молодости, бабуленька. Не в тот поезд вскочил. Но я ведь нашел тебя, отыскал!
— Не ты меня, а я тебя, через адресный стол.
— Да, да, спасибо. Строгая ты у меня, чистая, ничего не прощала, одергивала.
— Чего ж опять сбежал?
— Не я, бабуленька, ты сама запропастилась. Помню, в Сочи, на пляже. Лежу, здоровье поправляю. Выходит, на мою беду, из воды русалка…
— Жена твоя?
Сидор Сидорыч потупился.
— Нет. Вот тут ты меня с ней и оставила, наедине с русалкой!
— Бессовестный! Сам меня прогнал, слова не дал сказать!
Сидор Сидорыч вскочил.
— Хватит! Кто старое помянет, тому… Теперь я без тебя ни шагу. Надо ведь и совесть иметь!
Очередь потекла рекой. Люди входили к Сидору Сидорычу озабоченные, выходили успокоенные, с легкой душой. Все делал Сидор Сидорыч, забыв про долгий ящик. На совесть работал, и совесть его от того силой наливалась, хорошела, молодела на глазах.
После работы вышли на улицу под ручку, довольные друг другом.
— Тебя не узнать! — дивился Сидор Сидорыч. — Сбросила годков пятнадцать. Чудеса! Надо отметить твое воскрешение.
Сидор Сидорыч огляделся и завернул в ближайший гастроном. Что-то доверительно шепнул продавщице. Та выложила из-под прилавка свертки. Совесть торчала где-то в конце очереди.
— Совесть потерял, гражданин! — зашумели покупатели.
Сидор Сидорыч поднял воротник пальто и выскользнул из магазина.
На улице ему стало жаль свою совесть. Захотелось вернуться, извиниться. Обиделась, поди, не захочет и разговаривать.
Сидор Сидорыч потоптался в нерешительности и махнул рукой на совесть.
Домой вернулся поздно. Качался маятником, мычал и тыкал ключиком куда-то в пространство. Дверь открыла разгневанная супруга. Из-за ее плеча потерянно выглядывала чуть живая совесть. Сидора Сидорыча от стыда бросило в жар, он подавился воздухом и прочее.
— Я больше не бу-бу, — лепетал, — не гоните меня!
— Я тебе покажу «не бубу»! На кого похож?! Окончательно совесть потерял! — негодовала супруга. Соседи выглядывали из дверей, качали неодобрительно головами.
Сидор Сидорыч пал на колени.
— Не потерял, вот она, моя совесть! Защитница. Теперь ни на шаг. Клянусь! По гроб…
И совесть, кажется, поверила ему. В последний раз.
ЮМОРИСТ
Чувство юмора у Ермолкина есть. Это всякий знает.
— Ну, Ермолкин, — говорит шеф первого апреля, — сегодня твой день! Поздравляю. Но мы решили не отставать, так сказать, пошутить! Вот приказ, распишись.
Ермолкин читает: «Тов. Ермолкина с работы уволить с первого апреля!»
— Смешно? — спрашивает начальник. — Иди скорей в отдел кадров, там еще смешней!
— Шутить так шутить! — смеются в отделе кадров и суют Ермолкину трудовую книжку. — Иди на все четыре стороны.
— Ермолкин, — хохочет завхоз, — верни палатку, лодку, весла, автомобиль.
— Я не брал!
— Тогда почему их на складе нет? Верни!
В отделе за его столом уже сидит мордастый малый. Усмехается:
— Ермолкин, сдай дела!
Мордастый снимает пиджак и засучивает рукава. Сюда его перевели из школы каратэ.
— Ермолкин, — вскакивает зав. отделом, — с тобой вопрос решен! Уволить. Несерьезный ты человек! Только смеешься. Послали тебя, к примеру, за билетом в аэропорт, а ты? Подвел коллектив, вернулся без билета.
— Не в аэропорт, а в магазин, — лепечет Ермолкин, — не за билетом, а за водкой и бутербродами с икрой!
— Ну так что? Что в том смешного, если они оплачены, как за билет. Иначе нельзя, сам должен бы понять, а не смеяться…
— На собрании кто выступал: «Смешно смотреть, как мы работаем!.. Отдача нашего учреждения смехотворна! …Нельзя всерьез принимать нашу годовую разработку — карманную зажигалку для дошкольника!»
— Ермолкину это кажется смешно!
Ермолкин вздохнул и собрал вещички.
На улице его кто-то придержал за рукав:
— Выгнали? Достукался, юморист? — Ермолкин оглянулся — сосед по квартире Рындин. — Меня, между прочим, тоже турнули. Зачем, дескать, смеялся. А как не смеяться над ними? Представь: на работу приходят минута в минуту, хоть бы один опоздал! Пашут за троих. Слыхал? Годовой план — досрочно! От работы не бегут! Ты такое видел? Не пьют, не курят! Бросили. Смехота?! Хо-хо!
Рындин хохотал один. Ермолкин не понимал.
— Может, на мое место хочешь, — спросил Рындин. — Переходи. А я — на твое.
И они договорились поменяться. С первого апреля.
Но второго апреля Ермолкин прибежал к Рындину.
— Я раздумал. Хочу к себе, на старое место вернуться. Через суд, с возмещением ущерба.
— Почему? — удивился Рындин.
— Тебя еще не посылали за водкой в магазин вместо командировки? — пытал Ермолкин. — Нет? А половину премии ты начальниковой теще не отдавал? Полы ей не красил на даче, потолки не белил?
— Нет пока, — таращил удивленные глаза Рындин.
— Ну вот, — грустно сказал Ермолкин, — как без меня-то, без юмориста? Мой смех, Рындин, сила! Я на него надеюсь. Повоюем…
Спорить Рындин не стал.
ПАСТУХ И ПАСТУШКА
Пародия
Два года Федя Назаркин ходил за Наташкой Подкорытовой как тень. Она словно не замечала, глядела куда-то вдаль. Федя знал, куда она глядит и что видит. Он взял ружье и стал целиться в Наташку. Она намека не поняла и прошла мимо.
— Убью, — отрешенно сказал Федя.
Томимый страстью, а не жарой и комарами, Федя побрел за ней следом. Подходящих слов он не нашел и с досады выстрелил Наташке под ноги. Она вскрикнула и побежала.
«Никак проняло?» — подумал Федя.
Наташка вскочила в лодку и поплыла от него на другой берег.
— Врешь, не уйдешь! — сказал себе Федя, взял лодку и поплыл следом. Цвели лилии на темной воде. Федя сбивал им головки, спрямляя путь, и нагнал Наташку посередине реки. Патронов у него уже не было, поэтому он стал раскачивать ее лодку, стараясь опрокинуть.
— Пойдешь за меня? — спрашивал между делом. — Пойдешь?!
Наташка огрела его веслом по голове, и Федя понял, что счастья ему без Наташки не видать. Наташка уже барахталась в воде.
— Держись за меня! — крикнул Федя, скинул сапоги, прыгнул в воду и вспомнил, что не умеет плавать.
На берегу в траве лежало разморенное стадо, и это последнее, что видел Федя. «Быть дождю!» — подумал он и не ошибся.
Шел дождь. Федя лежал на песке, а Наташка дышала ему в рот, стараясь вернуть к жизни. Глаза ее были совсем рядом, губы тоже, и Феде очень хотелось поцеловать Наташку, но он вспомнил, что лежит без ружья, без джинсов и даже без транзистора, и застеснялся.
Наташка между тем чего-то ждала, заглядывала ему в глаза, будто только теперь разглядела.
— Ну говори, чего ты от меня хотел, зачем погнался?
Она требовала признания.
Федя молчал, чтобы не испортить начатого. Наташка хотела целоваться, но он отвернулся и встал. «Поцелуями ее не удержать. Сбежит. В город. Билет на поезд, говорят, вчера купила, на станции. Это конец».