— Уговорил, — сказала Клава, выходя с ведром воды. — Горячей воды нет, отключили. Я в реке под мостом набрала. Со льдинками.
Я ждал, внутренне съежившись.
— Не надо мыть, я заплачу! За мойку, за бритье, за стрижку, за обхождение, за все… Только не надо! Мне на работу!
— Ты только послушай?! — удивилась Клава, с трудом сдерживая негодование. — Он работает, а мы, значит, нет! У нас тоже план спущен! При исполнении…
Я сунул парикмахеру десятку, она милостиво взяла и сдачи не сдала.
— Вы у нас первый, сдавать нечем, извините, пожалуйста, или подождите пока…
Я выскочил тотчас, написал благодарность в книгу, подсунутую Клавой, дал трешку в медвежью лапу мрачному Руслану в гардеробе, и он, наконец, выпустил меня на свободу, слегка поддав в спину. В кармане плаща я обнаружил записку, отпечатанную типографским способом: «Приглашаем в салон высшего класса «Руслан и Людмила». Все виды услуг, гарантия и качество. Работаем без жалоб и рекламаций. Только благодарности. Добро пожаловать!»
Я сжал записку в потной руке и погрозил «Руслану и Людмиле» кулаком. С тех пор хожу нестриженым.
ПЕРВЫЙ РАЗ
«Копылову было тридцать лет, когда он первый раз пришел в лес», — так начинался мой первый рассказ.
— Это ты про себя? — спросил редактор. — Человеку тридцать лет, а он… Чехов в твои годы! Знаешь, сколько рассказов?
— «В песчаном корытце среди мухоморов и белены он увидел родничок, склонился и стал пить», — продолжал читать я.
— Он не пил тридцать лет? — с подозрением спросил редактор.
— Пил, — сказал я и продолжал:
— «Копылов, напившись, лег на муравейник, и у него закружилась голова от избытка новых чувств. Дятел долбил носом осину и посыпал опилками Копылова. Закуковала кукушка. «Откуда в лесу часы? — удивился Копылов и встал. — Это, наверно, и есть дары леса. Надо их найти…»
Редактор махнул рукой и больше не слушал. Рукопись отправили рецензенту.
«В тридцать лет первый раз попасть в лес и заблудиться в трех соснах может любой наш акселерат, взращенный и просвещенный за столиками ресторанов «Русский лес», «Изба», «Дупло», «Омут», «Солнышко» и прочих, — писал рецензент. — Легко понять, какие чувства испытает он при этом! Обалдение, если не сказать больше. Нечто подобное испытывает и читатель. Автор избрал потрясающий ход. Городской абориген сошел с асфальта и припал к источнику первородной, живой воды с беленой. Стоит только представить эту картину, и у вас засосет под ложечкой. Думается, что автора не остановить и он продолжит…»
И я продолжил.
«Часть вторая. Копылову шел тридцать первый год, когда он первый раз пришел на работу, чтобы заработать свой первый трудовой рубль. Сразу за проходной, среди цехов, стружки, отходов, заготовок и сырья, он увидел пожарный кран с технической водой и жадно припал к нему…»
Редактор вздохнул и покачал головой:
— Опять с похмелья?
— «Напившись, Копылов сел на долбежный станок, и у него закружилась голова от новых чувств. Сверху на него сыпались искры от сварки, а с ними и чьи-то плоскогубцы и гаечный ключ. «Неужели когда-нибудь и я смогу так же, как они, заработать свой рубль?» — с восхищением подумал Копылов и, не зная, с чего начать, взял гаечный ключ и швырнул его в долбежный станок, а затем и плоскогубцы. Посыпались искры, стало темно, и станок задрожал. «Ну, кажется, я что-то заработал!» — подумалось Копылову…»
Редактор больше не слушал. Отправил к главному редактору.
— Кое в чем ты прав, — сказал главный редактор, — я в четырнадцать лет к станку встал, не хуже взрослого. А внуки наши и в двадцать лет в подростках числятся, стамеску от кувалды не отличат. Ты вот, к примеру, на заводе бывал?
— Нет, — признался я.
— А он, между прочим, на виду у всего города, погляди в окно. Доменные печи видишь?
Я выглянул в окно и разглядел только магазин «Вино», за ним «Табак».
— Рядом с домной — мартены, двадцать штук, красиво? Плавку дают…
Я напрягся и разглядел пивной ларек.
— Отсюда и танцуй, — посоветовал на прощание редактор, — от печки.
Я вернулся домой.
— Ну как, можно поздравить? — спросил папа.
— Рассказ напечатают? — вторила мама.
— Нет, — убито признался я, — сказали, что не знаю жизни, мало видел.
— Глупости! — осердилась мама. — Дай бог им увидеть то, что видел ты… Сочи, Рига, «Золотые пески», Турция, Франция, Париж…
Я поглядел в окно и поискал глазами нечто вроде печки с трубой, из которой дают плавку. Но папа выложил путевку в Анапу и ключ от своей «Волги».
— Поезжай, — сказал, — изучать жизнь. А после снова попробуешь. Не может того быть, чтобы не получилось.
И я отбыл набираться сил и впечатлений.
ЕСЛИ ВЕРИТЬ ПРОТОКОЛУ
Собрание было в пятницу. Повестка: о трудовой дисциплине, экономии и производительности труда.
— Вопросы серьезные, товарищи, — предупредил ведущий собрание, — необходимо запротоколировать мнения для выработки единой линии и принятия мер. Чтобы не вышло: поговорили и разошлись. Согласны? Надо выработать документ. Разговоры утихнут, забудутся, а протокол останется, без искажений и двусмысленности, на него можно будет ссылаться, опираться. Ясно? Итак, кто станет писать? Ваши предложения.
Молодой специалист Манагина сказала, что не может: ногти не просохли после маникюра. Голигузов, чтобы не испортить почерк, брал ручку только два раза в месяц — в аванс и расчет, расписаться в ведомости. Никитин боялся ответственности, Хлызов…
— Пусть пишет Чубыкин, — предложил кто-то, — самородок языка: сочинил пять поэм, три романа и двести анонимок.
Чубыкин не возражал, прошел в президиум и достал золотое перо.
Открылись прения. Первым взял слово передовик и новатор, бригадир сварщиков Кириллов. Был он непьющий, имел трех детей и говорил серьезно, прочувствованно и долго. Ему даже поаплодировали.
А в протоколе… Впрочем, дальше по протоколу:
«Бриг. Кир.: Шел я на это собрание и думал… (Апчхи-и). У кого есть спички?
Слес. Зад.: Да за ради бога! По мне так лучше сразу, чем в конце концов.
Тех-к Лоб-в: Если вы думаете, Ракитин, то напрасно! По глазам вижу!
Инж. Ломов: Улыбаться и я могу! Раз и навсегда! И все о том же!
Фрез. Савенко: Мне и не снилось.
Бух. Есина: А сон в руку!
Бочарова: О чем разговор? Я хоть и замужем, а…
Ракитин: Однако значит все-таки? И лучше уж зачем, чем почему?»
Собрание наметило меры по укреплению трудовой дисциплины и разрешило наболевший вопрос о работе столовой и потерях времени из-за затянувшихся обедов, а также о душевой без горячей воды.
— Отлично, — сказал председатель. — Отрази в протоколе.
И Чубыкин отразил:
«Техн. Ниткина: Гляжу я на вас, а мне еще за молоком!
Слес. Зад.: Держи парик!
Бриг. Кир.: Тогда дайте и мне подержать! То есть я — «за». Больше того, скажу касательно и только после, если…»
— Прекрасно сказано, Кириллов, — одобрил ведущий. — Мы обратимся к директору, думаю, что он поможет! Запиши в протокол.
Чубыкин кивнул и застрочил с новой силой. Заметил удовлетворенно:
— Что бы вы без меня делали? Поговорили и разошлись? А документ? Где документ? Чтобы ссылаться… Вот он!
Чубыкин поднял протокол повыше и показал всем.
— Посмотрим, что ты тут изобразил, — ведущий взял протокол, пробежал глазами. Потом еще раз. Потом еще… Побледнел и сел. Стало тихо. Звякнул стакан. Ведущий сунул под язык таблетку валидола.
— Твоим бы прото… прото… колом…
— Подумаешь? — обиделся Чубыкин. — Что не так, поправят.
Подвели черту. Чубыкин записал решение: «Сдвиг на лице, несмотря на частности. Поэтому объявить выговор слес. Зад., чтобы наперед и без напора».
И лихо расписался: «Вел протокол техник Чубыкин».