На пике энтузиазма я замахнулся еще на две грядки, и потащил их одновременно. И почти, надо сказать, закончил. Когда нежданно-негаданно пришел северный циклон, а вместе с ним морозы. Напрасно я убеждал столбик термометра, что сейчас середина мая, что не может быть днем минус пять. А тем более… минус семь… Посевы в обоих теплицах жухли на глазах. Если это кратковременные заморозки, еще есть шанс, что отживутся. Но к вечеру замела метель, температура упала до минус девяти. И я понял, что шансов нет.
Чем обогреть парники? Там нужно-то совсем немного. Чем?
В отчаянии, я выкладывал между рядами всходов раскаленные на костре камни. Это давало эффект, но очень краткосрочный, тепло быстро выдувало. Едва заканчивал с одной грядкой, как нужно было заниматься другой. Но в принципе, способ можно было признать рабочим. Если не спать, не есть и больше ничем не заниматься.
И тут меня осенило. Можно подать тепло в парники и при этом их не сжечь, если сделать печь на улице. По такому принципу устроена коптилка.
Между двумя теплицами я выкопал яму глубиной в метр. Дно и стенки ее выложил булыжниками. В стороны прорыл два косых воздуховода, так, чтобы они выходили под купола обоих парников. Траншейки перекрыл камнями и засыпал землей. Чтобы внутрь не летели искры и дым, из камней же устроил на концах воздуховодов заглушки. Пусть постоят закупоренными до поры.
Печь горела плохо: дымила, гасла. Не хватало кислорода. Не мудрствуя лукаво, копнул рядом шурф на два штыка лопаты и в самый низ топки продавил дырку черенком. Получилось поддувало. И тотчас пошла тяга, загудел огонь, набирая силу.
Когда стенки печи прогрелась, а на дне образовался слой углей, я закрыл отверстие горелки двумя большими валунами, а заглушки с воздуховодов убрал. И понял, что едва не перестарался. В теплицы попер такой жар, что пленка вблизи стала съеживаться гармошкой, а сами парники раздулись, как воздушные шары, и, сбрасывая снег, собрались на взлет.
Тогда я испытал приступ острой эйфории. Я прыгал, пел и смеялся, захлебываясь от восторга. Протопленной печи хватало на несколько часов, и появилась возможность, наконец, передохнуть. Пока прогорали дрова, можно было сунуть в столб пламени котелок. Он вскипал за пару минут. Это неразбавленное, ни с чем не сравнимое счастье — сидеть, привалившись спиной к стволу, греть пальцы о кружку с чаем и смотреть, как в диком лесу среди сугробов колосится твоя рассада.
Холода простояли дней пять. Потом, после хорошего ветродуя, установилось прямо-таки летнее тепло. Я насыпал еще приличную открытую грядку и закончил работы в теплицах — пленка закончилась. В рулоне оставался еще небольшой запас, но это на крышу будущей избы и хознужды. Под зерновые требовались куда большие участки, если подобным образом таскать грунт ведрами, потребуется полгода. Мне не оставалось ничего, кроме как ковырять почвы имеющиеся.
От разбивки большого ровного поля сразу пришлось отказаться, такие площади попросту отсутствовали. Единственный вариант — довольствоваться существующими делянками в радиусе доступности. Я метался по округе, стараясь подобрать подходящие варианты. Если слой перегноя был толстым, поляна оказывалась теневой. Открытые ровные участки, как правило, изобиловали бедным подзолом и валунами. Закраины болота несли на себе частокол кочкарника вперемешку с кустами и норовили превратиться в топь даже при небольшом дожде, но представляли собой, наверное, самый завидный плодозем.
Я лихорадочно снимал дерн, рвал багульник, выворачивал камни, изводил поросль и выкорчевывал пни. Спал по нескольку часов в сутки и все равно не успевал. С каждым днем становилось все теплее. Погода шептала: пора уже сеять, торопись! На озере плескалась рыба. В лесу то и дело встречались свежие лосиные орехи и кабаньи рытвины. Мне было не до них.
Балабан такого пассивного отношения к охоте не разделял. То и дело из лесной чащи доносился его азартный лай. Устав ждать меня, он прибегал сам с языком на плече, вертелся волчком, только что не тащил зубами за штанину. Звал, бросай, мол, свой огород, пойдем со мной, там много мяса. Я диву давался, собака выросла в городе. Никто никогда его не натаскивал и не тренировал. А тут проснулось у него что-то в крови от звериного запаха, гены взыграли охотничьи. Однажды он выгнал прямо к лагерю хорошего едового подсвинка. Как у всякого начинающего охотника, ружье мое лежало там, где и ему положено. То есть в чехле в палатке. Я-таки слышал приближающийся хруст веток, и заподозрил, что это не еж ломится через подлесок, но пока вжикал молниями, пока неумело запихивал в стволы патроны, поросенок стремительным серым плевком пронесся мимо и скрылся в зарослях. После недолгого преследования Балабан вернулся и красноречиво улегся у палатки, накрыв морду лапами. Я был посрамлен.