Я старался думать о хорошем. От укуса гадюки взрослый человек не умирает. На этом хорошее заканчивалось. Рука болела, распухла до плеча и превратилась в ногу. Перестала сгибаться в локте и помещаться в рукав. Пальцы не гнулись тоже. В месте укуса расползалась трупная синева, а на бицепсе почему-то вылезли гематомы. От нечего делать стал листать планшет, я туда накопировал разных тематических статей. Ничего нового для себя не открыл, но порадовала рекомендация: «показать змею врачу, чтобы тот смог ее идентифицировать». Вероятно, имелось в виду фото. А у меня не заржавело бы в обоих смыслах.
Полегчало мне на третьи сутки, а опухоль продержалась больше недели. Только потом потихоньку начала спадать.
Когда Балабан оклемался, а меня вконец достала прополка, рассаживание, и окучивание, я решил устроить отгул и совершить небольшой вояж по окрестностям. За все время я толком так и не выбрался ни на рыбалку, ни на охоту. Копошился на своем участке, как полоумный дачник.
Мы прошлялись целый день, обогнули верхнее озеро, начитали множество следов, но ни зверя, ни птицу так и не встретили. Под вечер вперлись в болотину, где совершенно случайно натолкнулись на увязшего в трясине лося. Если бы Балабан не гавкнул и тот не шевельнулся, я бы прошел мимо, приняв его за черное вывороченное корневище. Лось, сделав несколько судорожных скачков, погрузился в грязь еще глубже, обессилевший, косил безумным глазом.
Мои действия опережали мысль. Я рванул ружье и всадил пулю в основание массивной шеи. В воздухе висело сизое пороховое облако, лось не двигался, уронив голову набок. Уши его поникли безвольными лопухами. Балабан дрожал от возбуждения и от грохота выстрела, меня и самого потряхивало от тех же составляющих.
Вообще, сохатые отличаются повышенной проходимостью и вязнут редко. Они сильные, выносливые, на своих длинных ходулях могут бежать по бурелому со скоростью курьерского поезда. Их мягкие раздвоенные копыта соединены перепонкой, и позволяют преодолевать топи, как на болотных гусеницах. Но тут, видать, нашла коса на камень, а может, волки помогли. И, по все видимости, бедолага все равно бы погиб, с моей помощью или без нее.
Первой моей реакцией была радость. Как, говорится не боги горшки обжигают. Один выстрел — один трофей, и не какой-нибудь там зайчишка, а вон, целая лошадь. Потом, когда адреналин поразвеялся, и вернулась способность соображать, обнажились совершенно закономерные вопросы. Как я буду эту лошадь выволакивать в одиночку, а главное, что делать летом с такой прорвой мяса? Чем больше я задумывался, тем сильней грустнел, уже откровенно жалея, что так неосмотрительно спустил курок. Закон простой: убил — съешь. Просто бросить тушу и уйти я не мог.
Способ сохранения мяса в тепле я знал один: обварить полоски в крутом соляном растворе и завялить на солнце. Сверху должна образоваться корка, о которую погнутся мушиные яйцеклады. Возникла даже идея сгонять в лагерь за котелками и солью, чтобы переработать тушу здесь, на месте, а транспортировать уже легкое подсушенное филе. Что я могу сказать? Комары, слетевшиеся со всей округи в сплошную звенящую тучу, были за. Я мог поспорить на что угодно, если их собрать мощными промышленными пылесосами в кучу и уложить на весы, они перетянули бы своей биомассой лося. Еще мне требовалось много чистой проточной воды, заместить ее болотной жижей не удастся.
По навигатору до лагеря около четырех километров. Если по прямой. С учетом рельефа — все шесть. Ливер и ребра придется оставить, остальное вполне реально перетащить за пару ходок. Если одну сделать сейчас, а вторую с наступлением сумерек, то есть шанс закончить с мясом по холодку. Да, придется поднапрячься, но дело того стоит. Тушенка, она же закончится когда-то.
Я решительно направился к лосю. И чуть не потоп сам. Еле выполз на четырех костях, чавкающая грязь не имела дна. Чертыхаясь, сливал из сапогов бурую жидкость. Чтобы добраться до тела, пришлось строить гать. Я махал ножом до боли в плече, подрубая заскорузлые елочки. Тут топор пришелся бы кстати, да где ж его взять? Лося засосало по середину пуза. Извлечь или хотя бы пошевелить его не представлялось возможным совершенно, проще было поднять себя за волосы. Тушу пришлось пилить прямо в трясине. Чтобы хоть как-то отогнать гнуса и мух, я развел два костра-дымокура. Ни о какой технике разделки речь не шла. В грязи, в крови, со слезящимися в дыму глазами я с остервенением маньяка, расчленяющего труп, месил плоть и кости, выталкивая сквозь зубы нецензурные союзы и предлоги, с помощью которых пытался достичь максимальной концентрации. Своего первого лося я не забуду никогда.