С горем пополам мне удалось отделить от туловища задние ноги. С великим трудом я извлекал из топкой каши каждую по-отдельности, и мне казалось, что они ушли раздвоенными копытами куда-то в глубь земли, в нефтяной пласт, в преисподнюю. Сходства с последней аналогией добавилось, когда я отрезал голову с еще не затвердевшими рогами, и потекла кровь, окрашивая болотину красным.
Балабан поедал обрезки и урчал от удовольствия. Собачье счастье не могло испортить ничто. Я отнял шею, передние ноги с лопатками и снял полоски мяса со спины. От лося остался каркас из ребер, напоминающий бочку. Чтобы не переть лишнего, отпиленные ноги я укоротил до скакательных суставов, ниже колена — там ничего вкусного. Передние связал меж собой веревочкой, так их можно перекинуть через плечо. Это — на первый рейс. В нагрузку еще побросал в рюкзак мелкие куски. Больше не утащу.
Остальное снес подальше в сторону. На уровне головы между деревцами приладил сучковатую еловую жердь, на ней развесил мясо. Сверху прикрыл лапником от птиц, и подле закурил еще один костерок. Так оно надежнее будет. Забил в навигатор точку, но, не сильно полагаясь на прибор, дополнительно отметил место затесами на стволах. И, не мешкая, отправился к лагерю.
Пока шел по болоту, путь свой также помечал засечками. Гаджеты — оно, конечно, хорошо. А вот, если батарейка сядет или спутники не найдутся в требуемом количестве, как я впотьмах свой схрон отыщу?
Говорят, своя ноша не тянет. Трудно выразить, как я был не согласен с оратором! Мне лопатки лосиные мои родные лопатки истерли до рубцов. Я замечал ориентир и исступленно шагал до него. Там падал на четвереньки, не замечая ничего, ни грязи, ни комаров, лезущих в лицо, и стоял так, как тот загнанный лось, ожидая, что меня кто-нибудь пристрелит. А предстояло же еще туда-обратно сгонять. Вот, же отдых я себе устроил!
Добычу я сгрузил в выварку, которую определил в ручей, в ледяную воду. Переобулся в сухие сапоги и немного перевел дух. Взял с собой пару капроновых мешков, заполнил пластиковую бутылку, которую использовал вместо фляги, и пока не до конца стемнело, и не задеревенели гудящие ноги, пошел добирать остатки. Раздумывал, не оставить ли ружье: тяжелое оно и нести неудобно, но не решился. Гулять с мясом по ночному лесу, это же все равно, что в прериях дикого запада перевозить золото без охраны.
Без ноши шагалось легко. И вот же как удивительно устроен человек: я стал раздумывать, не сделать ли мне еще третью ходку — за ребрами. Их же закоптить можно, или шурпу сварганить, с чесночком — эх! Что б ложку не ввернуть. Или борщ…. Я давался диву собственной жадности. Точно, в роду не обошлось без выходцев с незалежной.
Но едва я по собственным следам углубился в болото, и под ногами привычно зачавкало, все мои кулинарно-этнические размышления развеялись разом. Июньские ночи короткие, светлые. За кромкой гор стоит закатное зарево, плавно переходящее в зарево восходное. В лесу темновато, а на открытой местности видно все. Пожалуй, в сумерках их нетрудно было принять за собак, если бы не длинные ноги, на которых они бесшумно и легко, с эдакой небрежной ленцой, переносились с места на место.
Засечки теперь высматривать смысла не имело, санитары леса кучковались именно там, куда и лежал мой путь. Ружье в миг стало легким и удобным. Оттуда, где я оставил недоразобранную туша лося доносились взрыкивания и визги. Там пировала знать. Особи попроще мотались рядом, терпеливо дожидаясь своей очереди. С моей заначки уже стащили лапник, и время от времени, встав на задние лапы, пытались дотянуться до содержимого.
Волки держались на расстоянии. Не нападали, но и не разбегались в рассыпную. Старясь двигаться уверенно, я шел прямо на них. Балабан, выглядевший массивней, коренастее, время от времени с лаем бросался на ближайшего, тот играючи отскакивал, внешне не выказывая никакой агрессии. Но я знал, что впечатление это обманчиво. Нас незаметно обступили со спины, поджимали с боков. Стая, словно общаясь по беспроводной сети, нащупывала критическую точку, момент, когда можно наброситься всей сворой.
— Давайте, обезьяны дикие, — предупредил я вслух, перекатывая в кармане патроны. — Геноцид устрою без зазрения совести.
С тридцати метров порву в лоскуты. Картечь: россыпь девятимиллиметровых свинцовых шариков, с такого расстояния шансов на спасение не оставит. И волки понимали. Готов побиться о заклад, понимали. Стараясь не выпускать блуждающих хищников из вида, я закидал мясо в мешки, наскоро перехватил общим узлом и закинул на плечо. Волки нехотя расступались, пригибая к земле свои лобастые головы. Я ощущал затылком их горящие взгляды.