Уютно потрескивали поленья в камине, пахло смолой, землей и мхом. Спал я раздетый и с приоткрытой дверью: огромная печь жарила, как в бане, прогревая небольшое пространство играючи. Постепенно в избу переместились остальные прочие вещи. Места вдоль стен заняли полки, повисли косички чеснока и лука, пучки трав. Под потолком болтались копченые сиги и недоеденная кабанья нога — ля хамон.
Задули ветра, зарядили холодные дожди. Мой огород опустел. Зеленел только коврик озимой пшеницы, которую я решил высадить в качестве эксперимента, да теплилась кое-какая растительность в отапливаемых парниках. Битва за урожай закончилась, избушка стояла, хвалясь свежими боками. Я, как и раньше, ежедневно толокся по хозяйству, но уже размеренно, неторопливо. Позволяя себе перевести дух. Любил плеснуть в травяной сбор, для краткости именуемый чаем, клюквенной настойки и, закутавшись в теплую куртку, подолгу смотреть, как по небу бегут нескончаемые стада облаков. Как, выстроившись в линию, режут воздух громадными крыльями серые цапли. Как вальсируют желтые листья и беззвучно находят вечное свое пристанище в спутанной пожухлой траве. Мне казалось это очень важным. Я вспомнил, как Паровозик из Ромашково слушал песню соловья, боясь опоздать на целую жизнь. Только сейчас внутри меня аукнулся тот посыл из далекого-далекого детства. И холодок проносился по коже. Ведь я чуть не опоздал. Чуть не опоздал окончательно.
Теперь я наконец-таки мог отвести душу на рыбалке. Осенняя щука брала жадно, обрывала приманки, разгибала крючки. Несмотря на полные закрома, рыба казалась подспорьем вовсе нелишним, и я не гнушался запасать ее впрок. Откуда-то впуталась в сетку семга килограммов на восемь. До этого их никогда ловить не доводилось, и я долго гадал, что за зверь. Употребил исключительно в малосоленом виде с громким хрустом за ушами и превеликой приятностью. На перекатах клевал на муху неплохой хариус, время от времени попадался ленок. Мои кладовые пополнялись вялеными балыками, юколой и различной рецептуры засолками. Такому богатому фосфором многообразию, пожалуй, позавидовал бы даже Елисеевский гастроном.
Путем бесчисленных опытов с подкормками на границе химии и психики мне удалось затворить годную пшеничную закваску. Теперь возведенное на опаре тесто превращалось в душистый, нереально вкусный хлеб с хрустящей корочкой. Он быстро черствел, эволюционируя в каменной консистенции сухарь, но свежим его можно было есть, пока позволяли стенки желудка. И потом, когда не позволяли, тоже. Я клянусь, все эти снежные крабы, трюфели, молекулярные фуа-гра с лапездроном и паштетом из левого яичка самца розовой сойки блекли и меркли в сравнении с теплым подовым караваем, поднявшимся за ночь в массивной каменной топке. Не собираясь останавливаться на достигнутом, я добавлял в муку толченую ягоду, грибы, лук, горчицу пробовал выпекать лаваш на раскаленном камне. Но пальму первенства среди моих кулинарных изысканий прочно удерживали пироги с копченым сигом и брусникой. По утру я снимал с печи плотную заглушку, и изба наполнялась непередаваемым ароматом спелого хлеба, дома, уюта, запахом жизни.
Зима в этих краях ранняя. Несмотря на то, что с середины сентября уже случались заморозки, я кочегарил теплые парники до последней возможности, выращивая к столу свежую зеленушку. Когда новый день нежданно встретил меня плотным снежным покрывалом, я понял, что с земледелием пора завязывать.
Со всеми хлопотами и заботами я совершенно забыл про потустороннего своего соседа, который также за минувшее время никак себя не проявлял и меня не тревожил, видимо занятый собственными делами. Как-то проходя мимо аномалии, я разгреб рукавицей ствол пограничной сосны, не без гордости презентовав в качестве гостинца ломтик хлеба собственного производства.
— Эй! — позвал негромко. — Ты там?
Стащив шапку, пытался уловить какую-то обратную связь, но в ответ только цвиркали синицы, да поскрипывали сосны на ветру. Тогда я скатал снежок и беззастенчиво запулил вглубь безмолвного пятака. Раз, другой…
Лучше бы я этого не делал…
С верхних веток прямиком мне за шиворот обрушился роскошный ледяной душ. Оставалось гадать, что собой представляла неведомая сила, но в снежки играть она умела. И, судя по всему, любила.
Меж тем, заметно холодало. Мой рукописный календарь показывал только начало ноября, а уже придавили заметные морозы. Я сплел из соломы матрас, которым уплотнил входную дверь изнутри — в щели задувало. Заткнул вентиляционные отдушины под полом и закрыл заглушкой одно из окон. Теперь в избушке уже было не душно, как в бане, а тепло. Сложил и убрал на консервацию лодку, озеро закрылось. Не замерзло, а именно закрылось. На пересменку. По неокрепшей окове ни в плавь, ни пешком не пробраться. Рыбный промысел возобновился, как только лед достаточно окреп. По разведанным ямам стабильно брался налим. Ставя на ночь живца, я безошибочно угадывал, где и какого размера улов сниму завтра. В устье протоки протянул подо льдом сетку, также с завидным постоянством приносящую прибыток. Рыбалка потеряла интригу, став напоминать поход в магазин. Я ловил себя на мысли, что нет смысла запасать рыбу, потому что ее можно взять всегда в свежем виде в нужном количестве.