И вот легкий образ петли, стало быть. На кухонном столе небольшая прощальная записка: ушел, мол, в новые края, откуда не возвращаются, подожду вас там, обустрою место.
Пых-пых! — дымлю. Пых-пых! — дымит Лиза. Молчит уже минуты три, небывалый в некотором роде случай. Думает, наверно: «Балда я, балда! С кем связалась! Он же мертв, хоть и кажется живым, этот Теодоров. Ну, понимает кое-что в сексе, ну, не хам, не быдло, ну и что? Он же перегорел давно и сейчас мечтает, чтобы я ушла. Балда я, балда!»
А Теодоров от тоски кромешной, переходит незаметно к писательскому анализу:
«Значит, так, Лиза. Вот ты какой оказалась Лизой! Совсем недавно я давал тебе урок словесности. Был, так сказать, твоим наставником. Полагал, что и в постели буду им. И что же, Лиза? Ведь я чуть ли не в учениках побывал у тебя за эти двадцать, примерно, минут, и не оставила ты мне ни одной загадки о себе. Жаль-то как, зеленоглазая, страшно жаль!»
— Так. Довольно! — вдруг рывком садится она на тахте. Гасит на моей груди… то есть, в пепельнице на моей груди окурок.
— Что такое? — неохотно приподнимаюсь я на локте.
— Пойду домой!
— А что случилось? Полежи, отдохни… помолчи.
— Зачем? Не нужна я тебе. Я же вижу.
— С чего взяла? — неестественно удивляюсь я.
— Слушай, Юрий, я ведь не безмозглая. И опыт общения с мужчинами у меня есть, мог бы заметить.
— Я заметил. Но зачем бежать? Ночуй здесь.
— А ты хочешь этого? Ну-ка соври!
— Хочу, — вяло вру я.
— Поцелуй, тогда поверю. Но не формально поцелуй!
— Видишь ли, Лиза… Не люблю я, когда…
Но мысль не успеваю развить до конца. Сильный стук во входную дверь прерывает меня. Мы замолкаем. «Кто это?» — спрашивают меня глаза Лизы. «А хрен его знает!» — отвечаю, пожимая плечами.
— Не открывай.
— Она сама откроется. У меня замок на соплях.
Так и есть. Гость стучит покрепче. Нажимает, видимо, плечом, зная о неустойчивости запора, — и вот я уже слышу знакомый густой бас:
— Теодор! Ты дома?
Не успеваю ответить, как он появляется в проеме двери. Он — это бородатый, черный, рослый малый с сумкой через плечо. Егор Русланов.
— Здорово! — громко радуется он, увидев меня. — Извини, вторгся. Не знал, что ты… Здравствуйте! — приветствует он Лизу.
Она молча, не отвечая смотрит на него; причем, не пытается спрятаться с головой под одеяло, как некоторые…
Я слышу на лестничной клетке множественные голоса.
— Привет! — говорю. — Сколько вас там? — сварливо спрашиваю.
— Несколько приблудных. Мы с поезда, — басит Егор с широкой, дружелюбной, винно-водочной улыбкой. — Позвать?
Я смотрю на Лизу: как, мол, считаешь, Лиза, можно их позвать? Или не надо? И читаю в ее глазах: ну-ну, Теодоров, принимай решение. Вот сейчас выяснится, нужна я тебе или нет. Сейчас я пойму твою истинную сущность.
— Двигайтесь на кухню, Егор, — говорю я. — И прикрой эту дверь.
— А вы как… появитесь?
— А ты как думаешь?
— Ага! Понял. Ждем! — радостно басит он. Прихлопывает дверь и зычно зовет с порога. — Ребята! Давай сюда. Теодор в наличии.
Тут же раздаются голоса, шаги — компания внедряется в квартиру.
— А почему не встречает? — слышим мы. Это несомненно Илюша. Пьяненький уже, определяю я.
Русланов не соизмеряет свой рык с местной звукоизоляцией.
— Теодор с девочкой, — сообщает он. — Какая-то новенькая. На него, беспардонного, шикают; смеются; шаркают обувью, снимая; звенят стеклом — следуют на кухню.
— Ну вот, — смиренно говорю я. — Познакомишься с моими друзьями. Все поэты. Все лирики.
— Спасибо. Обойдусь!
И она вскакивает с тахты — ослепительно белая, не тронутая солнцем, узкобедрая, груди торчком.
— Обиделась, что ли? — спрашиваю я.
Ничего не отвечает, лишь раздувает ноздри тонкого носа, быстро, как-то свирепо одевается. Я тоже натягиваю трусы, джинсы, светлую безрукавку.
— Послушай… — миролюбиво говорю. (Все-таки чувствую свою вину.) — Меня не поймут, если ты уйдешь.
— А мне плевать!
— Ну, хочешь… я представлю тебя под псевдонимом? — предлагаю я.
— Еще чего! Не хочу.
— А чего ты хочешь, Лиза?
— К себе хочу. В общежитие.
— А в туалет, извини, не хочешь? Там зеркало есть.
— Обойдусь.
Что ж, больше предложить мне нечего. Возможности мои исчерпаны.
Выходим в прихожую, и я, прикрывая ее от взглядов с кухни, вывожу на лестничную площадку.
— Дальше не провожай! — требует она.
— Хорошо. — Беру ее за бесчувственную руку. — Значит, Лиза, так… Нам надо еще встретиться. Познакомиться.
— Не вижу смысла!
Так независимо… нагло так отвечает, надо же! А не она ли еще десять минут назад на моей персональной тахте… Заткнись, заткнись, гнусный Теодоров! — обрываю сам себя. На кухне начинают скандировать: ТЕ — О — ДО — РОВ! ТЕ — О — ДО — РОВ!
Прощаемся. Обходимся без поцелуев. Она быстро сбегает вниз. Я несколько секунд стою неподвижно. Что ж, думаю, прости, Лиза. Ты все-таки славное существо. Но, по сути, — думаю, — твой локальный рай, Лиза Семенова, не столь заманчив и интересен, как дружеское застолье.
7. ПРИНИМАЮ ГОСТЕЙ
И затем вхожу на кухню. Все, значит, происходит последовательно. Сначала проводил гостью, теперь вхожу на кухню к другим драгоценным гостям.
Их пятеро. Вот имена: Илюша, Вадюша, Андрей, Митя. Егор. Поэты-лирики, я не наврал Лизе. Такая уж тут почва, в наших краях, такой микроклимат и ветры дуют такие, что наиболее щедро плодоносит именно поэтическое воображение. Причина их визита ясна: четверо сошли с поезда, возвратясь из дальней творческой командировки в глубинку, пятого, Вадюшу, прихватили здесь по дороге.
— Привет! — улыбаюсь я всем с порога.
Меня встречают радостными воплями. Ну наконец-то! Заждались, Юраша!
Обнимаемся, хлопаем друг друга по спинам, жмем руки. А где твоя гостья? Почему отпустил, не представил? Нехорошо, Юраша, не по-товарищески, обижаешь нас. Ну, ладно — прощаем! Без баб даже лучше. Спокойней. Честно скажи, не ожидал нас?
— Не ожидал, — отвечаю.
То-то! А они прямо с вокзала. То есть они заскочили по дороге к Вадюше и там немного посидели, а потом они подумали: а как там поживает Юраша? Да и Вадюшина Надюша слегка стала нервничать: а не пошли бы вы, говорит, к своему Юраше, пусть он вас привечает, у меня дети!
Так ведь было дело, Вадюша? Подтверди. Но они бы в любом случае привалили, как же без Юраши! В командировке то и дело вспоминали: эх, жаль нету с нами Юраши! А я, поди, и не рад их видеть? Честно должен сказать: рад или не рад их видеть?
— Да рад, конечно, — говорю. — Очень рад.
Нет, еще честней должен сказать: сильно рад? Или они не вовремя пришли?
— Сильно, — говорю. — Вовремя пришли. — И волнуюсь по-настоящему, как всегда волнуюсь, принимая гостей. (Такой уж дурацкий атавизм, ничего с ним не поделаешь!)
Ну, в таком случае надо непременно выпить. В командировке они жили по сухому закону, накопили, мать-перемать, силы и здоровья. Мне, конечно, полагается штрафная. Только вот куда наливать — одна щербатая чашка да подозрительный какой-то стакан… и закуски у меня, конечно, нет, хорошо, что Вадюшина Надюша, мечтая от них освободиться, снабдила салом и банкой лосося. Сесть у меня тоже, конечно, некуда, всего-то две тубаретки… то есть табуретки, но помнится (они помнят), что у меня какая-то доска на балконе, ее вот положить на табуретки и будет отлично. Отлично получилось, замечательно! Отлично сидим, все при месте! Теперь я должен перестать волноваться, они же видят, что я волнуюсь, — ну, ушла и ушла, хрен с ней! — и принять дозу. А если честно, рад я им?