И в то же мгновение я встаю перед Ноем.
Очередной выстрел разрывает ночь пополам: дои после.
Себастьян опоздал на секунду.
Боль ослепляет. Она несется через меня каждым цветом, как на палитре, куда Кайли окунает свою кисть, чтобы оживить волшебных существ: ангелов, фей, драконов. Языки пламени ласкают мое тело. Огонь и вода, капая на грубый асфальт.
Вот только это не вода; это кровь. Моя кровь, кровь Кайли. Но сейчас между ними нет различия; сейчас они одно и то же.
– Беги, Ной! – кричу я. Или думаю, что кричу. Это мой голос?
Боль обретает форму. Она встает. Она возвышается надо мной. Она заносит свою ногу над моими ребрами и ударяет. Я кричу.
Смутные звуки борьбы. Удары о плоть. Где-то там кричит Шарлотта.
Боль, должно быть, нашла совесть. Она решает, что с меня достаточно. Она гладит мое лицо, прижимается к ране, как кошка, как Луна.
Ной смотрит мне в лицо. Он ужасно бледен.
– Кайли? – спрашивает он. – Или как они тебя по-настоящему называли? У тебя другое имя? – Его голос густой и медленный.
Почему он все еще здесь? Сирены, кроваво-красные сирены ползут сквозь туманную ночь. Уже близко.
– Я сказала, уходи, – шепчу я, а боль передумывает и пронзает мои легкие. Я выгибаю спину.
– Не могу, – ругается он.
– Ной. Послушай ее. – Акцент Шарлотты. Ох, как я по нему скучала.
– Ей нужно в больницу, – надламывается голос Ноя.
– Мы о ней позаботимся.
– Но что, если она умрет? – молит он. Сирены приближаются.
– Не умрет. Я прослежу, чтобы этого не случилось.
– Ты не можешь. В нее стреляли.
– Если это тело не справится, я найду ей другое. А теперь иди.
С огромным усилием я открываю глаза. Ной смотрит на меня. С... чем? С любовью? Ужасом? Я никогда не узнаю. Он отворачивается от меня, рыдание сокрушает его тело, он, спотыкаясь, уходит в туман. В тумане, что плавает вокруг меня, что тушит огонь, что переносит меня на луг, и он зеленый, но больше чем зеленый. Это цвет, который я никогда не видела раньше человеческими глазами.
Шаги, сирены, крики. Все неправильного цвета.
Снова выстрел.
Внутри меня переплетаются огонь и лед, и звук их борьбы – это звук падения моей крови на землю.
Мои глаза закрываются, и я больше ничего не знаю.
Глава 42
Девушка рисует мой портрет.
Она окунает кисть в воду, затем, в нерешительности кусая губу, держит ее над красками. Ее волосы темно-русые, волнистые. Ее серо-зеленые глаза перемещаются между мной и холстом.
– Знаешь, – говорит она, – было бы намного легче, если бы ты сняла свою маску.
Спешу развязать атласные ленты, благодаря которым маска держится на лице. Я и забыла, что она на мне.
– Конечно, прости. – Я кладу маску на колени, любуюсь созданным кожаным изделием, тем, как из блистательного золотого блестка сделаны завитки на лбу. – Хотела быть Афиной. Богиней войны, – поясняю я немного неубедительно. Как много времени она потратила на меня, пытаясь нарисовать портрет с маской на лице?
Тем не менее, она не выглядит раздраженной.
– Намного лучше, – бормочет она. – Вот теперь все действительно сходится в одно целое. Можешь пошевелиться, если хочешь. Я знаю, что тяжело сидеть в одной и той же позе слишком долго.
– Спасибо, – выдыхаю я с благодарностью, замечая при этом боль в ребрах, и делаю глубокий вдох. Почему-то здесь пахнет жасмином. В голову приходит мысль. – Кто нанял тебя, чтобы нарисовать мой портрет?
Она машет рукой в воздухе.
– Кто-то в этом доме. Мне нужна практика. Я все еще учусь.
Я успокаиваюсь.
– И все же, должно быть, ты довольно хороша.
– Хороша, – улыбается она. – С каждым разом становлюсь все лучше.
– Прости меня, – говорю я. – Не знаю, что со мной такое, но, кажется, я забыла твое имя.
– Вскоре ты вспомнишь его, – загадочно отвечает она, жуя кончик кисти. Я чувствую, как заливаюсь краской – она так добра, и, несмотря на то, что она сказала, я понятия не имею, как ее зовут. Как же я невнимательна.
Дверь в мастерскую открывается, принося с собой цветочный бриз, пьянящий и сладкий. Входит худенькая девушка с лохматыми каштановыми волосами, за спиной у нее висит гитара. Она щурится на меня своими пронзительными зелеными глазами в замешательстве.
– О, – говорит брюнетка. – Я не подумала, что ты будешь занята. Не ожидала, что она окажется здесь.
Художница хихикает.
– Она не останется, – отвечает она со своего места, сидя на обветренной скамейке из красного дерева.
– Понятно. – Брюнетка идет и становится за спиной у художницы, смотрит на холст. – Прекрасная работа, как всегда.
– Спасибо, – отвечает художница, улыбаясь. – Я еще не закончила.
– Я могу взглянуть? – спрашиваю я.
Художница хмурится, заправляя свою светлую челку за ухо.
– Не уверена. – Она склоняет голову, прислушиваясь, а затем вздыхает. – Ну, хорошо. В конце концов, полагаю, что время пришло.
Я встаю, волна боли прокатывается через сведенные судорогой мышцы в правом боку. Интересно, как долго я здесь сидела? Как вообще я сюда попала?
Художница разворачивает холст в мою сторону.
Она нарисовала девушку с короткими, тесно-русыми волосами и серо-зелеными глазами, парящую в небе на закате дня над пустой крышей собора. За ее спиной растут крылья мерцающих оттенков почти каждого цвета, который мне только известен.
Я резко поднимаю голову, чтобы посмотреть на художницу.
– Ты ошиблась, – говорю я, ведя себя грубо, но чувствуя необходимость сказать об этом. – Ты нарисовала себя.
Она выгибает бровь, забавляясь.
– Разве? – спрашивает она, серо-зеленые глаза сияют. Вторая девушка тоже находит в этом что-то забавное. Она обнимает художницу за талию, мягко посмеиваясь.
– Да, – настаиваю я.
С драматическим вздохом она тянется к мольберту и достает зеркало.
– Ладно, тогда как бы нарисовала ты? – спрашивает она.
Я решаю повеселить ее, поднося зеркало к глазам.
И в одно мгновение я вспоминаю.
– Кайли, – шепчу я.
– Теперь я нечто большее, чем имя, – отвечает она, широко разводя руками.
Мое горло сжимается. Неожиданно я в ее объятиях, вдыхаю ее жасминовые духи.
– Прости меня, Кайли. Мне так жаль.
– Не нужно, – говорит она. – Так должно было быть, Сера.
Я отстраняюсь, смотрю на ее рисунок вновь.
– Зачем ты нарисовала мнекрылья? – спрашиваю я расстроено. – Ты заслуживаешь их. Ты всегда их хотела.
– У меня они есть, глупенькая. – И они моментально появляются у нее: огромные, снежно белые крылья, которые исчезают так быстро, что я задумываюсь, не придумала ли их. – К тому же, – добавляет она, – у тебя крылья птицы. – Голос ее звучит обиженно из-за того, что я не заметила разницу.
– Потому что я не ангел, – горько говорю я.
– Нет, – отвечает она, обхватывая руками мое лицо – еелицо. – Потому что ты была в клетке, а теперь можешь летать.
Тарин кивает.
– Кайли, – говорит она, и они обе смотрят вверх, будто слышат голоса, которые не могу услышать я. – Ей пора идти.
– Но мне нужно о стольком тебя спросить, столько вопросов...
– Ш-ш-ш, – шепчет она. – Тебе нужно вернуться. К Ною, к Лейле, ко всем.
– Но твоя семья...
– Я знаю, – печально кивает она. – Они не знают, что меня нет. Но дело в том, что я не ушла. Не совсем. Незачем им волноваться. Вскоре они будут здесь.
– Как скоро? – Должно быть, я выглядела обеспокоенно, потому что она положила руки мне на плечи.
– Сейчас время течет для меня по-другому. Не переживай за них. С ними все хорошо. Годы, часы, да все равно. Все одинаково. – Улыбается она.
Я чувствую натяжение в пупке и смотрю вниз, ожидая увидеть тень своей серебряной нити. Но там ничего нет.
– А теперь иди, – шепчет Кайли.
– Позаботься о Луне, – просит Тарин. – Кстати, ее первоначальное имя было куда более поганым. Но Луна подходит отлично.