— Понимаешь, сын… ну зачем тебе без всякого повода нужно лишний раз испытывать судьбу?
Голос его крепчает, становится самоуверенным, безапелляционным. И тогда я узнаю в своем отце себя. Мы с ним очень похожи, хотя по знаку Зодиака я — Козерог, а он — Лев.
Если все-таки полета не избежать, то за несколько дней до вылета у меня начинается лихорадка. Ничего не помогает: ни таблетки, ни алкоголь, ни сон, ни секс. Когда мы летели в Тунис, в аэропорту Домодедово меня скрутили желудочные колики. И пока все рассекали по дьюти-фри, скупая виски и одеколоны, корчился в углу. Ладони потели ледяной изморозью, на лбу выступил холод, три дня потом приходил в себя. А по дороге во Франкфурт летевший со мной Андрей влил в меня бутылку коньяка, но и это не помогло — только пот стал не холодным, но горячим.
Не знаю, почему так. Обычно оправдываюсь тем, что видел, как в Шереметьево упал и взорвался самолет. Был такой случай, тогда еще одна стюардесса осталась жива. В компании художников мы катались на кораблике по каналам Москвы-реки, вдруг в отдалении сверкнуло нечто и возник черный, густой дым-гриб. Очень похожий на термоядерный, но чуть меньший и более черный. Художники стали волноваться и звонить в 911: вдруг, пока мы тут, в столице произошло что-то ужасное — ан нет, успокоили, это лишь всего-навсего самолет… Всего-навсего. Ничего себе!
Все же, кажется мне, страх полетов напрямую с этим случаем не связан. Как не связан и с интервью, взятом у хозяина чердачинского аэропорта. Пару часов кряду он рассказывал мне про изношенность авиапарка и то, какое судьбоносное значение имеют подчас мелкоскопические (по Лескову) детали, более не выпускаемые отечественными производителями. Его резон понятен: жалобился писателю, мол, без господдержки пропадет отрасль, верил, значит, в силу печатного слова. Но осадок остался.
И еще какой. Вот оно теперь чем обернулось. Иррациональная подавленность, страх, заставляющий с первой секунды полета слушать мерный шум двигателей. Самое страшное ожидание — вдруг услышать тишину.
Волосы на голове шевелятся от одной мысли. Даже сейчас.
— Ах, какой у вас тонкий слух, — сказала мне соседка, которой объяснил свои ощущения во время последнего перелета.
Знала бы она, насколько слух бывает тонок. Когда от малейшего колебания двигателя внутри тела ухают вниз айсберги полого льда.
Раненбург — Богоявленск
(Расстояние 361 км, общее время в пути 6 ч 42 мин.)
Состав с надписью «Казахстан» как посольство сопредельного государства. Попадая внутрь, не жди пощады. Легко сравнивать уровень жизни двух стран, ориентируясь на чистоту тамбура, свежесть купе, улыбчивость проводников. Говорите, в рейтингах обгоняете? В ВТО стремитесь?
В купе удушающе жарко. Тусклый свет. Летает казахстанская муха (в Москве мух почти не осталось даже летом). Теперь я знаю, что «минеральная вода № 1 в Казахстане» называется Tassay. Все дребезжит, только что не разваливается, старый вагон кажется пустым. Рабочая розетка обнаружилась лишь в коридоре.
Я завариваю «Рис с курицей и французским соусом», 8-10 минут, еда готова. Без картинки на упаковке она выглядит менее убедительно. У проводников (два низкорослых батыра в одинаково заношенных свитерах + проводница, но сегодня не ее смена) нет ни одного столового прибора. Сосед, ему сходить завтра в Саратове, «презентует» (его слово) пластмассовую вилку и ложку.
Когда на перроне я первый раз зашел в купе, он уже ел жареную курицу. Теперь спит. Похрапывает. У него все быстро как-то. Почему вот только у меня все медленно получается? Особенно когда в медлительности нет особой нужды. Хорошо, что хлеб я купил уже нарезанный, а вот сервелат придется рвать зубами. В соседнем вагоне — ресторан. Питаться в нем страшно. (Пока прощались с Ольгой в Москве на перроне, заглянул в окно кухни.)
За белье спросили 200 денег. Оказалось, что не рублей, а таньге. И не двести, а, если на рубли, то 50. Один к четырем.
Муха садится на руку. За окном чернильная, непроглядная тьма, ровный черный квадрат. Но если выйти в полуосвещенный тамбур, видно белую полосу снега. Где мы едем? Куда?
Вот что важно: путешествие на поезде осталось практически неизменным со времен царя Гороха. Все так, как раньше. Так, как «тогда». Пространства наваливаются медвежьим боком, мусолят в ласковых лапах, совпадаешь с собственным перемещением, мысленно идешь вровень с ним. На самолете приходится постоянно отставать — пара тысяч км проглатывается, непережеванная, застревает в желудке. Казалось бы, ты уже прилетел, но дорога продолжает шуметь где-нибудь за правым ухом, настигая в метро, где спохватываешься: ну надо же, долетел!