Женщина не знала маму. Ее рук. Слов. Любимых цитат и фильмов. Она, вообще не знала человека, о котором голосит во весь рот!
Вера наконец разрыдалась. Никто в целом мире не знал и не любил маму так, как она. И передать, воспроизвести, продемонстрировать сие невозможно. Нелепую тетку кто-то из дальних родственников заткнул, и та покинула мероприятие раньше оговоренного срока. Боль - это искусство. В противном случае - сопли, размазанные по столу.
- Я не хочу прощаться, - шипела женщина сквозь стиснутые зубы. Звук был липким, тягучим, пахнущим терпким и горелым. Это когда террористы отрезают палец, но тебе приходится подставлять конечность, ибо ты безвольный заложник.
- Оставь ее, попрощайся, - просила племянница, но тетка не могла слышать голос грядущего одиночества.
- Мамочка! Мамочка... Мама... Мама... - Вера хваталась за веревки, на которых опускали в яму гроб и подсказывала могильщикам, как вернее их достать обратно. Стремление контролировать процесс не покидало даже в эту минуту. - Мама! Мамочка! Я ж не умею без тебя! Кого ж мне теперь мамой назвать?! - шептала женщина внутрь себя. Снаружи Полина слышала лишь обрывки фраз, окончания слов и тупик на пути тетки. Тихо, безмолвно вереща, цепляясь за рукав серого пальто племянницы Верочка молила закончить действо и поменять картинку на ту, где мама жива. В коме, недвижима, гниющая, но предсказуемая, требующая заботы и ухода. Живая, означающая, что и Верочка тоже.
Мир мгновенно перекосился, искривился, стал чем-то отдельным от восприятия, не касающимся Верочкиных чувств и эмоций. Люди, деревья, оркестр - все было где-то вдалеке. А близко... закрытый гроб мамы, которую отбирали и должны были поместить под двухметровым слоем земли. Это что же получается - мама больше не обнимет? Хоть разок? Самый последний раз, чтобы вдоволь наобниматься, а потом умирай себе на здоровье? Чтобы на всю жизнь хватило? А то умерла так не по-человечески и не попрощавшись. Если бы Верочку хотя бы предупредили, она бы бросила все и купалась в ее объятиях как в прозрачном море, чтобы вдоволь насытиться. А так...
Вера падала на колени, потом вставала без помощи, потом снова оказывалась на земле. Хватала руками траву, стремящуюся к осеннему осветлению. Рвала и кромсала попадающиеся под руки растения - папоротник, бурьян. Кричала, плакала и молила, подсознательно надеясь, что мама в гробу - это сон и неправда. Что "мама" - имя существительное, а не глагол в прошедшем времени...
Венки неестественного цвета мол "Помним, Любим, Скорбим" - да кому они нужны эти мертвые пластмассовые цветы у могилы мертвой женщины, когда чувства и сама жизнь еще живы? Вера не могла поверить, что эта жизнь стала памятью. Ни приблизиться, ни дотронуться, ни вдохнуть запах.
Женщина глядела в яму, где стоял еще незарытый гроб, и мысленно умоляла маму вставать и идти домой. В противном случае, Вера оставалась одна. Ненужная. Брошенная. Одна на целом свете.
Мама спряталась под толстым слоем чернозема. Приглашенные начали расходиться. Верочка легла на могилу. Растопырила пошире руки и обняла горбик памяти. Когда-то мама вжимала ее в себя, и Вера ощущала себя защищенной, любимой, важной, нужной. Когда нечего бояться, ведь большая мама накрывала девочку большим телом и цементировала ощущение теплом.
Запределье тоски.
Верочку подняли, обтрусили, запихали в горло успокоительное и потащили на поминальный обед, заранее подготовленный Зоей.
Поминки были волшебными. Тихое место. Первое, второе и компот - согласно предпочтениям усопшей. Ели, пили и закусывали ложками, как и положено по традиции. Неудобно, но никто не решался перечить. Тосты, размышления, воспоминания - согласно естественной очередности, портрет мамы на краю стола, никаких улыбок. Гости и четвероюродные родственники клевали яства, немо передавая друг другу салаты. Скорбили, тычась физиономиями в еду, и старались не выдавать усталость и одновременную радость от того, что действительно им близкие и любимые, слава богу, еще живы. Поэтому проявляли максимальное почтение о соучастие, глядя на потомков, мол "как же вы теперь, дети?" Внуки желали побыстрее покинуть скорбное мероприятие. Верочке хотелось проснуться.
"Лучше бы сдохли они все, нежели мама" - глядя на толпу чавкающих людей думала Зоя, сидевшая на противоположном конце стола от сестры. Горе сестер не сплочало. Каждый проживал потерю в одиночестве.
Вера на шестом десятке осталась одна. В той же двушке с отменным ремонтом и кучей отборных уникальных безделушек. С тем же мужчиной, которого ненавидела за нелюбовь. В комнате, где еще вчера жила мама, с которой можно было поговорить, поругаться или выслушать о хозяйственной бездарности. Где обнимала маленькую Олю, когда-то слушавшуюся, внимающей мамину мудрость, а теперь пославшую к черту по причине наличия собственной жизни, в которую женщина больше не помещалась.
Верочкины кулинарные изыскания, не подкрепленная фактами счастья мудрость человека, не испытавшего ни минуты счастья, широта души "отдать всем все" более не были актуальны. Ни для нее, ни для дочери, ни тем более для внука. С зятем вообще беда, ибо напором и педагогичностью, передавшейся по наследству от мамы, разнесла в пух и прах нити человеческого взаимопонимания и желания общаться по-людски хотя бы из минимального уважения.
Почувствовать себя инфантильной девчонкой, требующей уборки в квартире, поплакать о прожитой зря жизни и неправильно воспитанной дочери, посербать чаю с голландским сыром и вишневым вареньем больше не с кем. Вера стала пустой. Телесная оболочка напоминала воздушный шарик, от прикосновения к которому тот перемещается в пространстве, но лучше иголкой... чтобы лопнул.
Женщина периодически посещала докторов разных мастей и степеней, клевала молчаливого супруга, смотрела в окно. Но вкус к жизни ушел вместе с мамой. Казалось, эту семью всегда держала вместе какая-то нелепица. Однажды хорошие и положительные во всех отношениях отдельно взятые люди встретились, и должны были составить классную банду в любви и здравии. Но никто так и не смог друг друга полюбить, отдаться и понять. Вместо того, чтобы вежливо распрощаться и быть счастливыми отдельно, остались вместе, чтобы мстить за неудавшуюся жизнь. И у каждого получалось отменно.