Верочка очень нежно относилась к племяннице, но когда дело доходило до разговоров о Зое, все менялось. Внезапно у тетки образовывался надменный тон и в воздухе нависал дух соперничества:
- Ты видела ее новую шубу? - обращалась тетка к племяннице.
- Видела, а что?
- Снова на базаре купила?
- На базаре. Красивая, мне нравится.
- Дешевка. Вечно рядятся в лохмотья.
"У моей мамы не много денег, но она красивая, стройная и добрая. В свитере модном и шубе. Пусть и с рынка, но это моя мама" - подумала Поля, несмотря на непереносимость отношений в матерью и желание убежать в лес. Разговоры о барских кровях и простолюдинах в лице Зои сигнализировали о том, что пора бы и честь знать. На следующий день после колледжа Поля вернулась домой.
Зое было не просто сложно, а невыносимо с дочерью. Больше всего бесило то, что ни покупки, ни отсутствие долгов за коммунальные, ни мужик в доме, ни красная икра в полуторалитровых банках не притягивали неблагодарную дочь ближе. Совсем туго стало, когда девочка стала превращаться в женщину:
- Привет! - Оля на проводе.
- Что случилось? - женщина всегда волновалась, когда звонили поздно, тем более в разгар дружеского сабантуя на кухне.
- Я тут с Полей поговорила, думаю, надо бы ее к гинекологу сводить, - сказала племянница, у которой с теткой были отношения теплее, чем с родной матерью.
- Что с ней?
- Сходи как мать и все.
- Та говори уже? Ты ей звонила?
- Нет, она сама. У нее был мужчина.
- Господи... Ей пятнадцать!
- Не сдай меня, я обещала, что не скажу тебе.
Вытолкав гостей по домам, Зоя накатила остатки вина и просидела у окна до самого утра, которое началось походом к доктору и проклятиями дня, когда родила девочку.
"Моя дочь занимается сексом. Она начала вести половую жизнь. Поля уже женщина. Моя девочка больше не девочка. Этот гад воспользовался ею. Ей было больно. Надо в милицию. Она мне не сказала. Фу! Не посоветовалась. Если бы не Оля, я бы не узнала. Как она могла? А если забеременеет? Почему она молчала? Почему она вообще все время молчит? Зачем ей секс? А как они предохранялись? Он вообще в курсе, что существуют презервативы? Ей же было больно... Что ей дома не сидится? Я же все для нее, а она вот так поступает! А если Женя узнает? Удавит насмерть поганца, меня и дочь! А если вообще кто-то узнает, что тогда? Когда она успела повзрослеть? Господи, за что мне это?" - мысли роились как осы, впиваясь тысячами жал в голову, сердце и душу, разрывая тело на мелкие кусочки, которые почему-то не разлетались по сторонам, но женщина вела Полину из поликлиники словно немая. Ее тошнило и хотелось рвать, в груди давило и не хватало воздуха. Чем глубже Зоя вдыхала, тем сильнее в ушах разражался громкий раздражающий звук гвоздя по стеклу. Женщина ощущала, что произошло что-то очень страшное, непредвиденное, несправедливое и нечестное. То, чего просто не может быть. Как будто кто-то злой без подготовки усадил на электрический стул.
Когда возникала нерешаемая проблема, женщина предпочитала помалкивать, ибо буквы алфавита не склеивались в слова. У Зои не хватило сил даже посмотреть на дочь со злостью или раздражением, задать вопрос или ударить по лицу. Лишь быстрый шаг по длинному облезлому коридору совкового медучреждения, в котором пахло не медициной, а старостью и пренебрежением к стоящим в очереди пенсионерам с талончиками, указывал Полине на то, что мама сильно волнуется.
Дома разговора не было. Зоя не могла начать - не знала, как и о чем спрашивать. А чем тут интересоваться, если все уже случилось?
Лишь через полгода Полина услышала мамин голос на тон выше обычного, что свидетельствовало о Зоином страхе, который выводит женщину из себя. Она стояла спиной к сидящей за кухонным столом дочери и нервно помешивала куриный суп, который благополучно бы сварился и сам:
- Ты знаешь, у нас полный офис тех, кто не может забеременеть.
- И че? - Полина сразу поняла, к чему клонит мать, наконец собравшаяся духом поговорить о сексе, и мстительно за месяцы молчания отфыркнулась.
- А все потому, что сексом занимались с детства и обзавелись всякими болячками!
- И че?
- И ниче! - заорала Зоя, злясь на себя за отсутствие ответа. Она наконец повернулась и посмотрела на дочь, взгляд которой был невыносим. За идеально вымытым столом, на котором красовалась белоснежная без единого пятнышка скатерть и у большой белой тарелки с цветочным узором, которую Зоя натирала до скрипа после мытья, сидел ее ребенок. Девочка смотрела прямо на нее, медленно выедая душу, которую тогда в кабинете гинеколога растоптала ногами в грязной обуви. Женщина впервые почувствовала ненависть к этой бесстыднице, раздвинувшей ноги перед каким-то малознакомым чертом, не соизволивший даже на букет цветов раскошелиться. К этой грязной и оскверненной девке, позволяющей не опустить глаза, когда к ней обращается мать, знающая такой страшный секрет. К этому хрупкому зацапанному руками карманному зеркалу, отразившему полное фиаско материнства. Зоя включила режим самоотмены - закончить разговор при нехватке слов. - Ладно, суп будешь?
- Буду.
***
Полина все же закончила школу и университет с красным дипломом, устроилась на работу в офис, вышла замуж, родила сына. Все шло по плану - дочь не спилась, не скурилась и стала вполне порядочным человеком, однако продолжала отпихивать мать на приличное расстояние. Зоя неоднократно приходила к дочери домой убраться, поскладывать одежду молодоженов, нажарить битков и вынести мусор. Та же упиралась как могла, поэтому руки, чесавшиеся жаждой помощи по хозяйству и рот, указывающий на бытовые недостатки без спроса и надобности, Зое приходилось нечеловеческими усилиями зажимать. И все же понять, как ее дочь может сидеть за столом, на котором навелены книги и бумаги, ходить по ламинату, который вымыт водой без специального средства и питаться кефиром с хлебцами, женщина старалась, но не могла. Неужели так тяжело есть мамины блинчики с мясом и возвращаться с работы в чистую квартиру? Или не нюхать забитое мусором ведро под мойкой? Зоя считала Полю очень умной, но абсолютно неприспособленной к ведению домашнего хозяйства, требующей руководства женщиной.