Прошлое представало перед княжичем застывшим героическим барельефом.
Еще больше поразило внутреннее убранство столичных соборов — стены, расписанные сверху донизу божественными картинами, сияние серебряной и золотой утвари, отражавшей свет сотен свечей, густой запах ладана, и басовитые голоса служителей, и колокольный звон, падавший словно с неба…
Впечатление осталось неизгладимое, и теперь каждая поездка в стольный град ожидалась с нетерпением и была радостью и наградой.
Пути-дороги все чаще выпадали подраставшему княжичу. Поездки в дальние и ближние города — с отцом или его ближними боярами и дружиной, — многодневные выезды на звериную охоту или рыбный лов, продолжительные поездки по селам, слободам и весям для сбора княжеской дани случались одна за другой. Княжеская жизнь была беспокойна, тяжелый походный быт издревле, со времен первых князей, стал жизненной нормой. Княжич закалялся и мужал. Он шел путем, обычным для русского витязя, и перезвон боевых мечей, скрещиваемых то в борьбе с внешним врагом, то во внутренних усобицах, рано достиг его слуха. Большие и малые противоборства стали нормой политической жизни во времена феодальной раздробленности. Нормой были и частые политические повороты внутрирусской жизни, вместе с которыми часто менялась и судьба одного, а то и нескольких сразу князей.
Новгородские тревоги
Первый из таких поворотов коснулся судьбы Александра, когда ему минуло всего семь лет. В тот год отец, князь Ярослав, был отправлен великим князем Владимирским на княжение в Новгород.
Так еще в раннем детстве Александр увидел впервые гордый северный град, с которым столь много будет связано в его личной судьбе.
Новгород сразу многим впечатлил княжича, уже начавшего понимать строй княжеской жизни в центральных землях Руси.
Во-первых, удивил мощными укреплениями и множеством церквей. Больше иных потрясла княжича громада пятикупольной Софии, развернувшейся широким и строгим фасадом. Равного Софии храма еще не доводилось видеть.
Удивил город и длинными-длинными пристанями у Торговой стороны полноводного Волхова. Но еще больше — множеством диковинных кораблей, стоявших у причалов. Русские ладьи покачивались здесь вперемешку со шведскими шнеками, датскими, немецкими пинассами. Неведомая речь звучала на кораблях, на причалах, в торговых рядах пестрого и шумного новгородского торга. Кипение его несравнимо было с владимирскими ярмарками, не говоря уж о переяславских. Своенравный характер Новгорода проглядывал во многих сторонах новгородской жизни, но в торговой деятельности, пожалуй, более всего. Только вече превосходило ее по накалу страстей.
Немало было и иных диковинных вещей в новгородской жизни. Князя, например, не встретили, распахнув ворота, с поклонами и почестями, как случалось, когда отец возвращался откуда-нибудь в родной Переяславль. И двор княжеский вовсе не в центре города стоял, как на всей Руси повелось, а вообще за стенами новгородскими! В двух верстах к югу от города на древнем Городище остановился прибывший править Ярослав. И только на второй день после прибытия двинулся он в Новгород, сопровождаемый настороженными послами новгородскими. Странным казалось княжичу и то, что не отцу-правителю присягали люди новгородские, а он сам принес в громадном Софийском соборе присягу Новгороду, обещал править и судить по новгородской старине.
А заключил отец свои обещания крестным целованием. Вся знать новгородская, бояре, перепоясанные золотыми поясами, житьи люди и купцы в длинных дорогих кафтанах, ремесленники в кафтанах коротких, а то и в сермягах внимательно наблюдали за князем — как говорит, как крест целует?..
Пока шла долгая церемония, Александр дивился храму. Более всего поразило его огромное изображение Спаса Вседержителя в куполе церкви, прямо над головами всех, кто стоял под святыми сводами. О поднятой сжатой руке Спаса ходила легенда. Говорили, что сначала написали его иконописцы с раскрытой рукой, благословляющей верующих с небес. Написали и пошли к ночи спать. Утром пришли — сжата рука у Спаса! Владыка новгородский Лука, решив, что писари ошиблись, повелел исправить — написать образ с раскрытой рукой. Сделали богомазы все, как велено было. На следующий день приходят — сжата рука у Вседержителя! Еще раз попробовали переделать — тот же результат! А на четвертый день, когда изумленные иконописцы вновь попытались исправить руку, раздался им глас: «Не пишите меня с благословляющей рукой, напишите меня со сжатою рукою — в этой руке я Великий Новгород держу! А когда сия рука моя раскроется, тогда будет граду сему скончание!»