Влетела на старую мель,
И тошно под штилем теперь,
Но разве в ветрах только дело?..
Уже не является Гелла,
Сны скомканы кляпом ночным
Не ведьмой, а кем-то иным.
Да, впрочем, в той ведьме ли дело?..
На сотню галактик несмело
Уменьшила ночь млечный след;
Дороги теперь вовсе нет.
Хотя – не в галактиках дело…
И, знаешь, уже отскрипела
Телега – в ней зерна твои.
И дело совсем не в любви;
Ну разве в тебе только дело…
Озоновой заплаткой
Ура! Вишу озоновой заплаткой,
Кому-то починяю атмосферу.
Вишу, такой наряженный и гладкий
На радость толстощеким пионэрам.
В боку блестящем – лесостепь, Посеймье,
Крестов непреходящая суровость,
И странный цирк, где все так ржут над всеми,
За глумом пряча тухленькую подлость.
Вишу,
забыв о бабах и достатке,
о тех делах, что над судьбой зависли.
Так и живу – озоновой заплаткой,
Убежищем от – или же – для жизни.
Лепка
Вот опять наводишь глянец
На сиротские одежды;
Ты зачем, апрель-засранец,
Снова хохотнул надеждой?
Для чего терновой кепкой
Одарил меня, скотина?!
Для тебя все это – лепка
Из людского пластилина.
Взмах – пошли полки влюбленных
Как слепцы, судьбе навстречу,
Взмах – и боли мегатонны
Мнут дороги человечьи…
Ничего выходит лепка:
Между душами – заборы…
Ну давай хотя бы кепку,
Коль другого нет убора.
Песня мамонтенка
Менять слова в знакомой детской песне:
Не «ма», а «па», да только не расплавишь
Руды разлуки…
Но глаза – небесней,
А ясный мир – твой преданный товарищ.
Я буду жить; не плачь, ну что ты, зайчик;
Да что там: сердце – выдюжит, я знаю!
Ведь ты со мной сейчас, и это значит:
Суббота не мертва, она – живая!
Мы будем петь, играть, читать журналы,
Потом немного постреляем монстров.
Мы так привыкли счастье видеть в малом,
Хотя – не так уж мал наш добрый остров!
Исходит океан злословной пеной
И наши пальмы вырывает с корнем;
У нас есть клад –
клад наших встреч бесценный,
он только наш, пока себя мы помним,
Пока ты знаешь, что я слышу герцы,
В которых боль за каждый хрип твой тяжкий,
Пока не затворили плотно дверцы
В мой тесный мир бездушные бумажки…
Пока – вот так…
Весна почти чудесна,
Пройдемся вместе по её истокам…
Меняй, меняй слова в знакомой песне,
Ведь жизнь, сынок, увы, – не караоке…
Чужая кода
Путает, путает кодой чужой
Джаз голытьбы – полупьяных иллюзий.
Видимо, так уж неловок и грузен
Строй позабывший июнь-дирижер.
Но, он ведь – первый, забредший во сне,
Встав на мою болью серую сцену,
Пусть тянет струны – не сердце и вены,
Гершвину врет, а не памятью – мне…
Я потерплю скрип расстроенных мыслей,
Я потерплю гул рассохшихся дней,
Если встает, невозможным игристый,
Робкий рассветный этюд – он важней…
Я средь бемолей услышу Её –
Ту, что никак еще не называю,
Знаешь, несыгранность в джазе – не в счет.
Может, и к счастью, что кода – чужая…
Я не ставлю на...
Я не ставлю на «нет», я всего лишь считаю
Сотни лет до «зеро» на протертом сукне…
От рулетки тепло, только тонет в вине
Нарождённого свет, в небылом увядая…
В перекрестье надежд – судеб странный мираж,
Не оазис, не плен – точно зыбкая пена,
В пене нет перемен – пузыристо-нетленно
Шелестит цветом беж твой ночной антураж…
Стопку гелия мне и мечты на раскраску –
Легче воздуха чтоб, да вдоль чистых ручьев…
Чтоб бессильное «Стоп!» и кипенная новь,
Чтобы – жизни в вине, и любви – под завязку…
Зимы мельтешащая
Зимы мельтешащая волость;
Здесь кварта души – пополам.
А мне не белужится в голос
И мне не бухается в хлам.
Безропотно встала дрезина
Разъезженной жизни моей
На путь, что из «было» не видно,
Что явно из «будет» видней.
Снег крыл – нет, не матом – покоем
Ухабы размытых дорог,
Хвалилась метель легким кроем,
Смеялась: «Теперь ты пристроен!»
И сыпала мелкий горох…
А я – от Тюмени до Ровно –
Всех снова и снова люблю.
Живу... вижу свет, вижу, словно
Заштопали душу мою.
Разлук инквизиторский пояс
Остался в стихающем «там»...
Всё, мне не белужится в голос
И мне не бухается в хлам.
Записка в Масленицу
Не ленись, испеки блинов,