Вот и душу – днями не излечишь...
Все к тому придём – лишь Млечный вечен,
И ему сполна оплачен счёт.
Добрый вечер...
Формула понятна:
Перемножить то, что не срослось,
С тем, что на годах оставит пятна,
И получим – мелочность и злость.
Ждёт итог один – слова всё резче,
А сломать всё к черту – нет, я – пас.
Добрый вечер...
Что же, добрый вечер.
«Доброй ночи», знаю, не для нас.
Твои замироточили стихи
Твои замироточили стихи,
И я, забыв про посох и тулуп,
Спешу в веригах – прислонить уста
К сокровищнице мудрой красоты.
Не для тебя натужное «хи-хи»...
И вновь Пегаса чуть дрожащий круп
Тебя несет в безумие литавр,
Где искренность с удачею «на ты».
Кормящей матерью явится простота
Полночных нот... Харону вопреки,
Останется у мира для тепла
Твоих костров трехстопный уголёк.
Не научившись видеть впол-листа
И создавать реальность вполруки,
Сгораешь – и, как водится, дотла...
А я касаюсь мирры вещих строк.
Вчера мы хоронили Лячина
Вчера мы хоронили Лячина...
Но, Господи, в который раз
Молчал Кронштадт, молчала Гатчина,
Молчал Урал, молчал Кавказ,
Молчало море черно-белое...
От горя поднабравшись сил,
Смерть – злая, сытая, дебелая –
Шагает средь сырых могил,
И, как в застенке инквизиции,
Пытает памятью сердца...
Здесь, как на поле брани, – птицы
И мрамор близкого лица.
Мгновенья объективом схвачены,
Пусть немота сорвется с уст.
Вчера мы хоронили Лячина...
Теперь, на карте обозначенный,
Один – и без кавычек – Курск.
На выдохе
Я умираю на выдохе – вонзилось имя твоё.
Что мне в судьбы диком вывихе? Вопить осталось «Ой, ё...»
Перекрестила загадкою, да только наискось крест.
Увы, не может быть сладкою любви разодранной месть.
Закостеневшие, хлипкие, не пробирают слова,
Завязну в топи-улыбке я, вздохнуть пытаясь едва.
Да сколько ж нас в этом образе – степенных, умных, земных?!
Судьбина жвачная – быть как все – опять заедет под дых.
Осведомляясь участливо, как волны нежности скрыть?
Дорога счастьем не маслена, так что ж напрасно скользить...
Моя надежда на выданье – о «нет» расколешь её?..
Я умираю на выдохе
Я...
умираю...
вонзилось...
твоё...
Со старым новым годом!
В январе набросало праздников,
А сегодня – теплом размороженный,
Ковыляет седым проказником
Старый Новый, тобой встревоженный.
Перезревшие наши отзвуки
Несогретого, непропетого,
Каждый день всё толкают под руки
И взрываются брызгами летнего.
Мы не так далеко от прошлого,
Но стираем рисунки детские,
На которых черпали ложками
Свет-любовь, словно суп, да с клецками.
И когда не меняем сущее
На чужое с лазурью золото,
Мы, конечно же, правы...
В будущем
Нам не встретиться в свите Воланда.
За экранами, как за великою,
Из непонятых взглядов, изгородью,
Встретим Старый, но с новой улыбкою,
Пью за Вас – за удачу с изморозью!
Тянется
Тянется...
Как это серое, навязчивое тянется!
Палицей,
Февраль пробил мою защиту стылой палицей.
Новые...
Колода старая, а взглянешь – крести новые.
Крова я,
Лишаю суть мою насиженного крова я.
Летнее,
Какое «Бьянко» для души – признанье летнее!
Менее,
Я зашифрую жизнь как «более» и «менее».
Разница,
Кто остается в дураках – какая разница?..
Ластится,
Моя надежда к ней шотландским пледом ластится.
Катится,
Всё в параллельной жизни не туда покатится.
Станется,
Она расплавит сталь мою – с неё ведь станется!
Тянется...
Как это всё…
Склянка яда и мой клавесин
Затянуло, загрызло, но надо
выбираться из этих трясин.
Всё завертится – будет награда:
склянка яда и мой клавесин.
Там, где утром вливается прана
в тяжкий дух заостренных осин,
Там хранятся реликвии клана:
склянка яда и мой клавесин.
А когда перезревшие ночи
мне советуют: «Лучше остынь» –
Улыбнусь...
Ждут меня, среди прочих,
склянка яда и мой клавесин.
Вдохновенья неверная птица
до твоих не добралась вершин.
Но зачем же, зачем тебе снится
склянка яда и мой клавесин?..
От стеклянных костров не согреться,
но не жаль строк поленья...
Один,
Я тебе оставляю в наследство
склянку яда и мой клавесин...
Нет, не сыпь на меня