Так возник спор между ним и двумя преуспевающими адвокатами, его новыми друзьями. Молдавски обвинил юристов в том, что они грабят страховые компании. Внешне этот грабеж выглядит вполне благопристойно и даже гуманно. Юристы представляют несчастных пациентов, требующих компенсацию за ущерб, причиненный неправильным лечением. А страховые компании вздувают взносы с врачей.
– Ну и что? – вызывающе отпарировал седовласый красавец Сток, прославившийся своими победами во всех процессах против страховых компаний и, как говорили знакомые, утроивший на этом свое немалое состояние. – Врачи все равно списывают эти взносы с налогов. Так что страховые компании не очень разоряют вас.
– Но нельзя же работать, постоянно находясь под дамокловым мечом, – сказал доктор Молдавски. – В конце концов, мы все живем под Богом. Разве врач хочет причинить вред своему пациенту? Порой мы делаем просто невозможное, чтобы помочь больному. Есть ли более гуманная профессия, чем профессия врача?
– Согласен. Но ты не можешь отрицать, что, представляя своих клиентов, бывших ваших пациентов, мы приводим убедительные доказательства либо врачебного невежества, либо преступной халатности.
– Не всегда, – мрачно пробурчал доктор Барнет.
Доктор Левин внимательно посмотрел на коллегу. В короткой реплике он услышал нечто сугубо личное. Он услышал не воспринимаемую ухом частоту крика, излучаемого глубокой раной. Он ждал продолжения. Но доктор Барнет уставился в тарелку, старательно отрезая кусок от бифштекса. Сток не воспринял частоты этого крика, возможно, потому, что не хотел воспринять.
У него была исключительная возможность сокрушить сидящих за столом врачей, рассказав о случае из своей практики. Все, кроме супругов Левиных, знали об этом несчастном деле, слушавшемся в суде несколько месяцев назад. Мистер Сток хотел продемонстрировать доктору Левину, как субъективны его друзья-врачи, обвиняющие адвокатов в обдирательстве.
Четыре друга одновременно окончили медицинский факультет университета. Вместе совершенствовались по гинекологии. Вместе открыли офис, в котором принимали своих пациенток. Старший из четырех отпраздновал шестидесятипятилетие в январе, младший – в августе. В июле они должны были возобновить профессиональное страхование, но не хотели тратить денег, так как решили в сентябре вообще прекратить медицинскую практику и наконец-то насладиться жизнью после сорока с лишним лет тяжелого труда. Их пенсионный фонд и вполне солидные сбережения сулили радужное будущее. Работа шла на спад. Уже не было прежней нагрузки. Они постепенно расставались со старыми больными и не принимали новых.
У врача, отпраздновавшего день рождения в августе, была пациентка, молодая индонезийка, которую он продолжительное время лечил от бесплодия. Труд его увенчался успехом. Женщина была на третьем месяце беременности.
Доктор не имел представления о том, что у его друга была пациентка, тоже индонезийка, тоже молодая, тоже на третьем месяце беременности, желавшая избавиться от своего состояния.
Случилось так, что первая пациентка явилась на контрольный осмотр к своему врачу в тот день, когда, почувствовав недомогание, он не пришел на работу. Сестра, сидевшая на приеме, спутала эту женщину с пациенткой, назначенной на аборт. Обе индонезийки, обе на третьем месяце беременности, обе очень слабо владеют английским языком. Надо же такое совпадение!
Пациентка не понимала, чего от нее хотят, когда вместо смотровой попала в операционную.
Узнав, что его жене сделали аборт, что прервана беременность, которую они считали даром небес, муж пришел в неистовство. Он ворвался в приемную с пистолетом в руке, намереваясь прикончить убийцу ребенка. С трудом удалось отобрать у него пистолет. Он подал в суд на врача. Суд не раздумывая удовлетворил иск на три миллиона долларов, которые должна была уплатить страховая компания. Но выяснилось, что у врачей нет страховки. Чуть ли не все сбережения за сорок с лишним лет нелегкого труда пошли на покрытие иска.
Этот случай потряс медицинскую общественность Лос-Анжелеса. Могли ли страховые компании придумать лучшую рекламу? Естественно, они не преминули увеличить сумму взноса.
Доктор Левин старался не проронить ни слова из рассказа Стока, изредка прерываемого комментариями доктора Молдавски.
– Не понимаю, – сказал один из гостей, – почему наказали всех четырех врачей? Виноват ведь только тот, кто сделал аборт?
– Виноваты три врача, ответил мистер Сток. – Один, заболев, не предупредил своих коллег о том, что на осмотр должна прийти его пациентка. Второй, назначив свою пациентку на аборт, уехал на срочную операцию в госпиталь. Ну, а третий, собственно говоря, виноват только потому, что сделал аборт. Как мог он знать, что сестра подала ему не ту пациентку?
– Надо заметить, добавил второй адвокат, – что наш коллега, защищавший врачей в суде, вообще не касался вопроса о персональной вине. Его клиенты считали само собой разумеющимся, что имела место вина офиса, а не персональная.
– Благородные люди, – сказал доктор Левин.
– Несомненно, – подхватил мистер Сток тем нагляднее справедливая позиция юристов, представляющих пострадавших пациентов. Что уж говорить о случаях, когда наши клиенты предъявляют иск против не столь благородных людей.
Затянувшееся молчание прервала молодая гостья:
– Но почему три миллиона долларов?
– Эту сумму мы порекомендовали назвать нашему клиенту, считая ее вполне разумной.
– Удивляюсь вашему благородству, – заговорил вдруг доктор Барнет. – Учитывая то, что вы получаете жирный процент с выигранной в суде суммы, почему бы не порекомендовать пять или даже десять миллионов долларов?
– Разве размер компенсации произволен? – удивился доктор Левин.
– Да, в нашем штате нет закона, устанавливающего потолок компенсации, – ответил доктор Молдавски. – Возможно, именно поэтому Том прекратил врачебную деятельность.
– Нет, ты неправ, – возразил доктор Барнет. – Дело не в компенсации. И вообще не в компенсациях. В моем случае я был глубоко ранен двумя факторами. Дикая неблагодарность пациента. Но к этому мне следовало привыкнуть за долгие годы врачебной деятельности. Хуже другое. Подлое предательство какого-то врача из моего отделения. А ведь все врачи отделения – мои воспитанники со студенческой скамьи.
Похоже было, что, кроме доктора Молдавски, никто из присутствоваших не имел представления, о чем идет речь. Даже оба юриста, кое-что пронюхавшие об этом деле, не знали подробностей.
– Если я правильно понял, – спросил доктор Левин, – вы ушли на пенсию в связи с каким-то случаем, который закончился уплатой компенсации?
– Да. Хотя, как я уже сказал, меня больше потрясло не поведение пациента, а кого-то из врачей моего отделения. Без предательства врача этот случай вообще не мог бы стать поводом для иска, – доктор Барнет помолчал и продолжил. – Однажды меня срочно вызвали в отделение. К нам доставили больного с тяжелейшей травмой. Шестидесятисемилетний мужчина, переходя улицу, был сбит не остановившимся автомобилем. Полиции не удалось разыскать преступника. Свидетелей происшествия не оказалось. Несчастный этот совершенно одинок. Ни жены, ни детей, ни друзей. Никто не интересовался его судьбой. Полиция была довольна тем, что ее не торопят с розыском автомобиля. У меня такое впечатление, что полиция была бы рада смертельному исходу. Посмею быть нескромным и уверить вас в том, что этот несчастный удовлетворил бы пожелания полиции, не прояви я всего умения.
У него была почти смертельная кровопотеря, и все операции сопровождались массивным переливанием крови.
На третий день после поступления мне снова пришлось оперировать его. И снова переливали кровь. Ситуация была критической. Наши действия измерялись секундами. Поэтому мы не произвели перекрестной пробы во время переливания.