На маленьком заброшенном вокзале в беспорядке застыли вагоны; их металлические панели были изъедены ржавчиной. Они походили на мертвых животных, на угловатые просвечивающиеся насквозь остовы чудовищ, чьи выступающие ребра еще хранили тонкую мембрану атрофированных легких. Мозаичный пол перрона просел под тяжестью прошедших лет, как древняя могила. Железнодорожные пути венчала маленькая будка смотрителя; на щитке этого орлиного гнезда еще сохранилось название населенного пункта - уже нечитаемое, почти полностью стертое неумолимым временем с его дождями и непогодой. Здешняя вечность была окрашена в унылые оттенки тоски и смерти. Электрические провода свисали и раскачивались, как затаившиеся змеи на лианах. В нос путешественникам ударил запах гнилого дерева. То тут, то там они замечали островки разноцветной плесени на сморщенных деревянных панелях и плафонах. На покосившемся стенде, стоящем среди вороха грязной бумаги, пустых бутылок и смятых консервных банок, паромщик увидел схему движения - карту, пришпиленную канцелярскими кнопками за плексигласовым стеклом, пожелтевшим от солнца. Он не спеша подошел; девушка следовала за ним. Левой рукой паромщик быстро смахнул многолетний налет угольной пыли. Он водил пальцем по переплетению черных, синих и оранжевых линий, пытаясь разобраться в хитросплетениях этого лабиринта и определить свое местонахождение на плане. Все ориентиры хорошо согласовались с его рисунком, но были обозначены более конкретно. Паромщик почти сразу угадал деревню и ее окрестности.
-- Сейчас мы здесь, -- сказал он. -- А направляемся мы сюда, -- его палец уперся в большой черный квадрат. - Нам надо пройти еще километров десять. Вот эта метка должна обозначать фабрику. Это соответствует моему рисунку.
-- Я ничего такого не вижу. Это может означать все, что угодно, -- засомневалась девушка.
-- Нет! Схема не может врать. Схемы на это не способны. Идти надо сюда, и именно сюда мы и пойдем. Чем дальше мы продвигаемся вперед, тем больше я верю в эту фабрику. Теперь нам надо найти стража или те боксы. Ну, по дороге разберемся. Сейчас мы должны покинуть рельсы и идти прямо на север.
-- Мы что, уходим? А мы не можем отдохнуть здесь немного? Там, внизу, есть дома; мы найдем какую-нибудь комнату, а завтра с утра тронемся в путь. Я страшно устала, мне надо поспать.
-- Ты уже говоришь об отдыхе? Сейчас всего лишь пять часов вечера. Еще светло; не стоит терять это время.
-- Ну нет, усталость сильнее меня. Той ночью я неплохо выспалась, но я больше не могу. Я не отказалась бы остаться здесь на ночь.
-- Ты плохо себя чувствуешь? Зона обострила твою болезнь, как ты считаешь?
-- Возможно, но я справлюсь. Мне только нужно отдохнуть, а здесь это в самый раз. Думаю, завтра мне будет лучше, -- объяснила она.
-- Ладно, будь по-твоему. Проявим благоразумие и останемся здесь на ночь. Я обыщу дома. Может, мне удастся найти еду, воду, еще какие-нибудь мелочи, которые могут пригодиться в дороге. Эти оставленные деревни обычно таят в себе несметные богатства. Когда произошла катастрофа, люди ничего не захватили с собой. Просто не смогли. Пусть мы потеряем здесь время, но мы хоть проведем его с выгодой.
Пока они шли по пыльной дороге к первому дому, паромщик снова обратил внимание, насколько усилилась бледность его спутницы. Ей очевидно стало хуже. Он забеспокоился, как бы ее болезнь не осложнилась на этих негостеприимных землях. Последние несколько дней они пребывали в постоянном все возрастающем стрессе. Нагрузка оказалась слишком тяжелой для молодой девушки. Паромщик старался не думать о плохом. Он боялся ее потерять. Он боялся снова погрузиться в омут одиночества своей жалкой жизни.
Стоило паромщику взяться за дверь, как раздался пронзительный скрежет сдвигаемой мебели. Прежде чем покинуть дом, его обитатели наспех забаррикадировали вход. Паромщик толкнул сильнее, и они услышали, как на пол обрушилось множество предметов. Сквозь узкую щель им открылся коридор, освещенный вечерним солнцем, а в нем - нагромождение всякого хлама, среди которого можно было заметить разбитый посудный шкаф, стул и какие-то доски из светлого дерева. На пыльном паркете поблескивали осколки тонкого фарфора. Одна тарелка уцелела, остальное же напоминало звезды и причудливые фигуры. Девушка состроила забавную гримаску, обозревая весь этот бедлам, вызванный их вторжением. Паромщик концом сапога отшвырнул пару длинных острых осколков, после чего прошел в комнату. Дом оказался просторным, красивым и роскошно обставленным. Время не оставило следов на плотных обоях и легких оконных занавесях. Все было на своих местах, без малейшего намека на запустение, почти безукоризненно. Картины, опять фотографии, расставленные на комодах и полках, и даже рояль - вещь, говорящая о высоком положении прежнего владельца. Мебель и наиболее хрупкие предметы обстановки были укрыты белой материей. Обнаженная сабля нависала над внушительных размеров камином, угрожая трем изящным серебряным подсвечникам. В соседней комнате обнаружилось полдюжины потрепанных альбомов, нож для резки бумаги, и во всех углах, куда ни глянь, везде: на этажерках, под старым низеньким столиком - завалы устаревших фотографических принадлежностей: ванночки для проявителя, фильтры из затемненного стекла, подернутые патиной времени, открытые коробки и герметично закрытые контейнеры, вспышки и увеличители, разъезжающиеся горы неиспользованной фотобумаги всех видов, и от этой вороха старой сепии исходил отталкивающий химический запах - эфирный дух старости.
По парадной лестнице девушка медленно поднялась на второй этаж. Паромщик проводил ее взглядом, отметив осторожность ее кошачьей походки; несомненно, устала, подумал он. Пару секунд спустя он услышал скрип двери и радостный возглас. В закутке, прилегающем к основной комнате, она обнаружила ванную. Против всех ожиданий, из крана до сих пор текла прозрачная вода. Паромщик услышал мягкий стук капель, приглушенный тонкой перегородкой, разделяющей комнаты. Водопровод и нагреватель на крыше все еще функционировали. Паромщик не стал подниматься наверх, подумав, что этот час лучше провести с пользой. Он решил на время оставить девушку и пойти обследовать городок. Эти водные процедуры, конечно, затянутся надолго. Когда дверь захлопнулась за ним, в глаза ему ударили лучи заходящего солнца. Он козырьком приложил руку ко лбу. Одно здание среди прочих привлекло его внимание.
Фасад дома на другой стороне улицы сверкал ослепительным светом, рассыпался искрами, как горящий факел, и магнитом притягивал взгляд паромщика. Он медленно приблизился, положив правую руку на пояс, поближе к ножу, готовый немедленно среагировать. Он до сих пор чувствовал, что за ним следит тысяча глаз, но здесь это ощущение, казалось, многократно усилилось. Какое-то время сквозь приоткрытое окно до паромщика еще доносился смех девушки и шум воды в ванной. Но по мере того, как он отдалялся, звуки слабели. Наконец он ступил на площадку перед зданием. Оно больше не излучало свет; прежнее сияние сменилось слабыми отблесками в лучах угасающего дня.
Несмотря на грязные потеки, паромщик узнал заколоченную витрину старого магазина - что-то вроде бакалейной лавки, если верить траченной временем вывеске над входом. За стеклом, покрытом паутиной трещин, между уцелевшими планками деревянной рамы, он заметил противогаз, алюминиевые фляги, еще какие-то предметы, назначения которых он не мог бы объяснить. Среди этого разнородного барахла его внимание привлек отличный ручной фонарь - красивая вещь, совсем новая. Он толкнул дверь, но она не поддалась. Кованую металлическую ручку обвивала цепь; другой конец цепочки крепился к прогнившему дверному косяку. Ухватившись за висячий замок, паромщик трижды дернул на себя всю конструкцию, пока она полностью не вывалилась из пазов под металлический скрежет и треск ломаемого дерева. Над дверью пронзительно звякнул колокольчик, когда паромщик вошел наконец в просторное светлое помещение. Теперь он понял, что здесь так сверкало.