Когда свет померк, паромщик был весь во власти этого ужасного видения. Его факел медленно умирал. Пламя колебалось: у паромщика неудержимо тряслись руки; всполохи огня рождали на стенах неистовый танец теней. Мужчина изо всех сил зажмурился и так крепко сжал зубы, что прикусил язык. От вкуса железа во рту — вкуса собственной тепловатой крови — на него накатил жестокий приступ тошноты. Его мучительно вырвало; силы оставили его; он едва стоял на ставших ватными ногах. Держась за стены, он как мог поспешил туда, где был свет и чистый воздух, стараясь изгнать из головы эту отвратительную картину — провалы лиц, отпавшие челюсти, лишенная кожи плоть, раскрытые рты, чей немой крик пронзал его потрясенный мозг. Не раз он останавливался, чтобы отдышаться — он был близок к обмороку. Но он держался, находя в себе силы идти дальше, хотя для этого ему пришлось призвать на помощь самые глубокие резервы своей психики.
Наконец он выбрался наружу, где его ждала девушка. Она заметила его бледность и то, что руки его дрожат. Но несмотря на ее расспросы, паромщик не захотел ничего объяснить. Он лишь водил руками в воздухе и отмахивался, давая понять, что не хочет говорить на эту тему. Мужчина попытался закурить сигарету, но не совладал со своей старой зажигалкой и отказался от затеи, вновь убрав все в карман. Жестом он указал направление, по которому им предстояло двигаться дальше. На лбу у него выступили капельки пота и медленно сползали по лицу. Вдруг девушка заметила, что по его бескровной щеке бежит слеза. Больше она не настаивала. Словно охваченный внезапным благоговением, паромщик медленно прикрыл за собой дверь бункера. Глухой скрип ржавых петель отозвался в глубине здания, прежде чем умереть, безвозвратно растворившись среди мрака и тайн.
Они в молчании покинули этот запечатанный склеп, пробравшись через широкую дыру в расшатанной решетке. Паромщик больше не оглядывался. Девушка следовала за ним по пятам. Она не отрываясь смотрела на него, и этот взгляд, пронизанный жалостью и состраданием, был настолько нежным и исполненным чувств, что паромщик ощущал его теплоту на своем затылке. Он мог бы рассказать ей все, облегчить свою боль, но он отлично понимал, что не сумеет найти верные слова. Он лишь напугает ее своим жутким рассказом. Снова, на этот раз в виде надписи, ему явился тот непонятный приговор. Он упорно повторяется. Но паромщик не мог уловить его смысл. Почему ей придется умереть? И почему исполнение медлит, раз это так бесповоротно? Зона могла бы уничтожить ее с удивительной легкостью. Какое-нибудь свирепое чудовище, обитающее в окрестностях — и произнесенное проклятие будет претворено в жизнь. Спустя несколько часов медленного марша на лице паромщика наконец мелькнул робкий проблеск улыбки. Его странный ступор прошел, по крайней мере он сумел отвлечься от терзающих его мыслей.
— У нас есть вода, это самое важное. Там, в том месте, нет ничего хорошего. Логово дьявола.
— Что вы видели в бункере? Вы казались таким потрясенным, — сказала она. — Вы не хотите рассказать мне об этом?
— Не стоит, — ответил он. — Не вникай в эти ужасы.
— Настолько страшно, что лучше молчать об этом?
— Еще хуже.