Аптекарь покорно кивнул. В его пустой, выхолощенной голове уложилось далеко не все. Но самое основное он все же уловил. Его почему-то назвали мстителем за нагрянувшее на Россию вселенское горе. Оказывается, он не просто изготавливает отраву — строит куда-то ведущую какую-то светлую дорогу.
Страшно захотелось выпить стаканчик этой отравы и отрубиться.
— Андрей Владимирович, вы меня слышите?
— Слышу... Мне страшно...
— Возьмите себя в руки, победите мерзкий страх и с удвоенной энергией беритесь за дело!
— Мне страшно, — повторил Аптекарь и на подрагивающих ногах поплелся к входу в трюм...
Покинув лабораторию Мамыкин в сопровождении особо доверенной личности пошел по направлению к дебаркадеру. Гордость распирала его.
— Как я? Убедил алкаша или не убедил?
— Вполне.
Черницын уверен, что хозяин зря потратил нервные клетки, но переубеждать его не решился. Вспылит и — пинком под зад отправит халдея в разваленное, пропахшее мерзими запахами заводское общежитие, из которого тот с трудом выбрался.
— И все же долго он не протянет, — задумался Мамыкин, чисто народным жестом запустив ручищу в спутанные волосы. — Нужна замена. Уговорить Кирюшу.
Как всегда, имя школьного дружка и, одновременно, злейшего врага заставила Черницына забыть о молчаливости.
— Ваш Кирилл — псих. Напомнишь ему, как продал технологию самопала — набросится с кухонным ножом...
— А ты, молчун дерьмовый, найди подход. Давить не стоит — ласково действуй, не жми. Я тоже в стороне не останусь — подключусь. Останавливать такое доходное дело — великий грех. И чужих тоже нельзя допускать. Удастся тебе охомутать Кирилла — в накладе не оставлю... Постарайся решить к моему возвращению из столицы...
Все же, Мамыкин решился посетить управление компанией. Позвонил знакомым столичным дружанам, заручился их твердыми обещаниями не оставить в беде, подстраховать. Дружки отлично понимают: повяжут Маму, доберутся и до них.
Сидя в кабине гидросамолета, рядом с почтительно поглядывающим на него пилотом, Мамыкин истово молился. Не про себя — вслух.
— Господи, Царь небесный, утешитель души, умилосердися и помилуй мя, раба грешного и немощного. Прости вольные и невольные грехи, ведомые и неведомые прегрешения: аще от юности и безграмотности творил их...
Внизу сменяли друг друга леса и поля, реки и озера, города и деревни. Они немного успокоили Мамыкина, он сконцентрировался на одной мысли — возвратиться домой целым, невредимым и с невывернутыми карманами...
Глава 10
Санчо медленно шел по коридорам и холлам Думы. Не обращая внимания на удивленные, издевательские или равнодушные взгляды законотворческих деятелей, их помощников и секретарей, недоуменно разводил руками, вздыхал, поднимал и опускал плечи, морщил круглую, добродушную физиономию.
Что-то малопонятное творится в их царстве-государстве,
какие-то турбулентные завихрения угрожают целостности надежно свинченного, отлаженного «механизма». Раньше тоже было не совсем гладко, но опасность приходила извне, сейчас она нагрянула изнутри.
Назревает серьезный конфликт между Кирсановыми — матерью и сыном. Пацан замусорил себе мозги разной дребеденью. Видишь ли, его предали, подставили. И кто — родная мамаша. Ольга Сергеевна, конечно, переживает, как не переживать — мать есть мать. Вдруг она не выдержит и ради спокойствия сына расстанется с женихом? Тогда — амба! Лавр сломается...
Со вторым пацаном в их «семействе» тоже далеко не все гладко. Федечка — не подарок. Забил себе в башку идиотскую идейку — подмять какой-то консервный заводишко. На первый взгляд, достойный замысел, но передел собствености, а задуман именно передел, имеет неприятную способность — отстреливать конкурентов, организовывать им автомобильные аварии или похищения с многомиллионным выкупом.
Тоже мне, березовский-гусинский окимовского разлива! Оба олигарха во время унюхали запах жаренного и свалили за рубеж. Сидят там, в каменых джунглях и дышат через раз. Иногда осторожно квакают, чтоьбы матушка-Россия не забыла об их существовании.
А ты, неумь, куда свалишь, в каких парижах-лондонах тебя ожидают — приготовили дворцы-поместья, наладили охрану и адвокатскую защиту? Никто не ждет, кроме таких же горемык и таких же бандитов. А на Родине запросто отвинтят голову — никто не заметит.
Ко всем внутренним опасностям прибавились внешние. Всех обиталей деревенской избушки, гордо именуемой дачей, пасут. Нагло пасут, почти не скрываются. Однажды он прихватил одного пастуха, попытался расколоть, и заработал шишку на башке. Никакой из него контрразведчик или ментовской сыщик — обычная самодеятельность помноженная на наивность и глупость.
Санчо пошевелил толстыми пальцами. Будто приготовился вцепиться в горло наемному киллеру или пастуху-профессионалу.
Вдобавок ко всем бедам, Лавр неожиданно решил отказаться от депутатства. Нашел время, овца шебутная! Правда, депутатская неприкосновенность призрачна, как фиговый листок на известном месте, но все же хоть какая-никакая гарантия. Жить-существовать без этой неприкосновенности — что голому ходить по снегу. И холодно и боязно.
Уперся правдолюбец рогом — с места не сдвинуть, не переубедить. Дескать, хватит с меня депутатского безделья, по горло сыт думской говорильней, так недолго геморрой заработать, коросту на языке нажить. Буду сидеть на бережку с удочкой, любоваться природой и напевать женушке любовные признания.
Кайф!...
Пуля в спине не подействовала, простреленное плечо не заставило задуматься, известие о слежке не насторожило. А уж душеспасительные беседы и дружеские советы «оруженосца» вообще пропускаются мимо ушей.
А Лавр, между прочим, для него не просто дружан — родной брат, ради которого он готов на все. При необходимости — загородит жирной грудью, раздавит любого фрайера, наехавшего на него.
Сколько лет уже они — в одной упряжке? Двадцать, тридцать? Лавр — коренник, Санчо — пристяжной. Для верного оруженосца, бывшего вора Сашки Мокшина, Федька Лавриков — единственный по настоящему родной человек, наполненный всевозможными достоинствами. Санчо верит в него, как христианин в Христа, мусульманин — в Аллаха.
Кажется пришло время защитить своего кумира. От кого — пока не ясно, но — защитить! Если понадобиться собственной жизнью.