Выбрать главу

Что я, мне уже сорок два, да, я, наверное, безнадежен. Мне не хватает себя самого, этот заменитель, этот эрзац…

Нет, подумал Виктор, засыпая, мы еще поборемся.

Во сне ему казалось, что кто-то ходит по комнате, тенью, призраком, он поднимал голову, но никого не видел.

В конце концов, было темно.

Проснулся Виктор от хлопка двери внизу.

Сквозняк? Кто-то вошел? Или вышел? Он поднял голову. Затем подтянул ноги и сел, измазавшись во вчерашнем ужине. Кто бы ни шастал во сне, все оставил как есть. Только вот планшет…

А, нет, планшет, пожалуйста, у кроватной ножки.

— Э-эй! — крикнул Виктор. — Есть кто?

Никто ему не ответил.

Стоя на поддоне в душе и ловя теменем и лбом куцые водяные струйки, он подумал, что вся жизнь есть повторяемость событий. Его, Яцека, Шохонурова. Любого человека. Даже, наверное, на Земле.

Потому что каждое пробуждение — это уже повтор. Я не начинаю новую жизнь, открывая глаза, я мучим теми же желаниями и болячками, что вчера, и позавчера, и поза-поза. Мне хочется есть, мне хочется в туалет, все мои движения — повторяемые сокращения и расслабления мышц.

И голос — голос ведь тоже не оригинален.

Он не предлагает ничего нового. Я подчиняюсь с детства. Родителям, друзьям, старшим, более опытным коллегам. Поэтому подчинение у меня в крови. У всех нас. Это тоже повторяемый процесс.

Виктор вдруг потерял мысль, сморщился, пытаясь выстроить логическую цепочку. Что-то про кровь. Или нет, нет, ерунда. Про коллег?

Налившийся фиолетом грибок раздражал и сбивал с толку.

Виктор прошелся пальцем по самым жирным пятнам, выпуская присвоенную губчатой гадостью воду.

Вот так. Я рад до невозможности.

В голове было тихо, ни намека на то, что он думает что-то не то. Хотя он же как раз потерял нить, задание выполнено…

Наверху он одел высохшие брюки, сорочку, закупорился в свитер, очередной раз не найдя взглядом шляпы. Что ж, пора привыкать.

В кухне было убрано, чистый противень сох у раковины, столешница была застелена скатертью, пластиковой, ломкой, с рисунком домика среди коричнево-рыжей травы. Ни записки, ни других следов.

Виктор усмехнулся.

То ли неведомый добродетель, то ли скрытный жилец. Может какой-нибудь второй следователь?

Нет, странно.

Он взял из угла совок и пластиковую щетку, поднялся снова (что-то он сегодня только и делает, что скачет вверх-вниз) и собрал остатки ужина и мясо. По хорошему, надо было бы пройтись влажной тряпкой. Впрочем, может, позже. Не загниет, но неприятно, да, неприятно. Потом, конечно, мумифицируется.

Виктор выкинул собранное в ящик на заднем дворе.

Шелестела трава. Он постоял, глядя на нее, на вывернутый только что, уже желтеющий клок. Подумал, что здесь все так, все желтеет и высыхает. Нет микроорганизмов. Нет разложения. Ничего нет.

Есть мертвецы и пыль.

Город опять был пуст. Вышагивая, Виктор щурился на окна. Пой, кричи, бейся в кирпичные стены — вряд ли кто-то появится, чтобы посмотреть на дурака.

Посмотрите на дурака-а!

Страх одиночества и смерти повалил его на асфальт. Он засучил ногами, тело заколотило крупной дрожью. Господи, господи, избавь, пожалуйста, я хочу, я желаю. Посмотри на меня, господи! Ну, найди меня за двенадцать световых!

Закровили в исступлении разбитые о кирпич костяшки, слезы сами потекли по лицу, а в голове молчали, в голове не наказывали, и от этого становилось еще страшнее.

Потом Виктор вспомнил, что его ждут. Провал, лебедка, растворившийся на пустом месте Неграш. Да, у него есть дело. Дело необходимо расследовать.

Он поднялся и долго стоял, прислонившись к пыльной стене. Все, сказал себе, все. Концерт окончен. Я рад. И, пошатываясь, побрел по улице, надеясь, что кто-то в нем автоматом знает, куда идти.

Слезы высохли. Все сохнет.

Равнодушная пустота обволокла душу. Я хожу по кругу, бултыхались мысли, борюсь, отчаиваюсь, снова борюсь, а затем становится все равно. Проходит какое-то время…

И все повторяется.

Я думал о повторении там, под душем, открылось ему. Что если цикличность, и сон цикличен, и бодрствование, то тварь как-то подчиняется этому циклу. То есть, если работает подсознание… Что следует?

Изобретать технику жизни во сне?

Ноги вывели его к привокзальному кафе. Он не ожидал, застыл перед витринным стеклом, чувствуя, как подступает тошнота к горлу. Черт, он же выблевал все. Откуда еще-то? Или это как раз от голода?

За витриной махал ему рукой повар-усач.

Колокольчик, казалось, оглушительно вздребезгнул. Виктор прошел к стойке, кривясь на пустоту столов.