Выбрать главу

Затем раз в год констатировать: удивительное дело!

И все заодно, потому что по-другому тварь поступить не даст, исчез, пропал, растворился Рыцев. Каждый расскажет, честно глядя в глаза. И рапорты потом.

Интересно, чем Неграш-то так тварь достал? То…

Тварь врезала. Нельзя! Виктор задохнулся, сполз с камня, щекой — в острое, пальцами — в твердое, разумом — в пустоту.

Кто-то завыл в нем, так было больно.

Планшет отлетел, шнур распустился. Ползком, броском Виктора втиснуло между двух глыб и там скрючило, рассыпая огонь по клеткам, пощелкивая позвонками, напрягая жилы и скребя изнутри: нельзя! помни, что нельзя!

Помнишь?

О-о-о, я ра-ад! Я растворяюсь и радуюсь. Чистый незамутненный я-боль. То ли боль, то ли я, уже и не дознаться. Да и нужно ли оно, это дознание?

Хы… хы… хы…

Он долго дышал, приходил в себя, зажатый, будто волоконце в каменных зубах. Утопающий в темной воде. Шевелился, кряхтел. Что-то скрипело в нем, что-то булькало, что-то солоно запекалось на губах. Локтем, торсом, коленями — назад. Стоп, вперед. И снова назад. И еще чуть-чуть. И пяточкой, потихонечку, поплевывая красным…

С возвращением. Зачем же так?

Виктор сел, оперся на что было спиной. Ноги дергались. Верх был спокойный, даже расслабленный, а низ трясся и куда-то бежал на месте. Вот же дожил.

Он нашел, нащупал шнур и подергал.

— Э-эй!

Меня тут… в общем, можно уже поднимать.

С усмешкой он обнаружил, что порвал свитер. Длинная, щетинящаяся нитками прореха ползла по боку к подмышке. Это хорошо, что одна.

В беспокойстве, что ущерб свитеру может быть непоправимым, он извертелся на месте, но крепко сидящий жилет мешал и повернуть, и рассмотреть нужное под ремнями да лямками. Потом стало не важно.

— Твари-и-и!

Эхо прозвенело в концах Провала.

Ни ответа, ни привета. Даже пылью не сыпнуло сверху.

Виктор снова смотал шнур, по удобной горке поднялся на выступ, зависший где-то в метре над поверхностью, отдышался. Суки, подумалось, поднимусь, всех в провал скину. Или нет, по одному спущу. Чтобы тоже…

Спина под свитером противно намокла. Лоб показался холодным, чуть ли не ледяным. Ссышь, Рыцев? — спросил Виктор себя. Не стоит. Ты уже выше на метр, осталось всего пятьдесят девять. Если подумать, твердо подумать — ерунда.

Он поискал взглядом следующий выступ — и тот нашелся, выше и правее, узкий, закругленный, сантиметров пятидесяти длиной. А вот за ним косо шла вверх приятная терраска, метр на три, хоть сиди на ней, хоть лежи.

Дальше, конечно, если задирать голову, полный швах, отрицательные углы, какие-то совсем ненадежные изломы, площадочки для одной ступни, как раз для проверки, можно или нельзя. Про нельзя-то ему в самой голове уже двадцать семь лет…

А он что? Он рад.

Виктор переплел свернутый шнур, чтобы не распустился, полученную бухту через ноги натянул до пояса. Попробовал повисеть — кренит, но вполне терпимо. Он перехватился за шнур над головой, обвил предплечье, повис всем телом уже на руке и, морщась, освободился — режет, но секунд пять или десять выдержать можно. Ну-ка!

Виктор взял короткий разбег и на шнуре перелетел к правому выступу. Ноги высоко задрать не успел, ахнул косточкой о край площадки. Вот где боль! Настоящая, не шурум-бурум за глазами. У-у-у!

Хорошо, отнесло обратно.

Несколько секунд он приседал и заговаривал больное место, разбавляя заговор матюгами в адрес троицы наверху.

Нельзя? Можно!

Второй прыжок вышел гораздо удачнее — Виктор вовремя подтянулся и заполз на пятачок коленом. Несколько вихляний, и он встал, прижимаясь к стене. Фу-фу-фу. Терраска оказалась совсем рядом. Подъем на руках, упор носка в камень, и можно прилечь на твердое, посипеть всласть, прогоняя слабость и напряжение в мышцах.

Это уже метра четыре, наверное. Если он одолеет остальные метры, то получится, что и Неграш мог. Неграш все-таки и легче, и моложе был его сегодняшнего.

Страховки у него, правда…

— Эй! — Виктор потряс шнур. — Что у вас там, обед?

Уроды.

От упоминания обеда липкая слюна заполнила рот. И чего он, принципиальный идиот, яичницы не пожрал? Верно, верно дом назвали.

Он, во всяком случае, согласен с названием.

С терраски провал, казалось, раздавался в середине и сужался к обоим концам. Слева серо-коричневых глыб было навалено побольше, погуще, справа проглядывали пустые площадки. Лавовый язык был, наверное, не больше пятидесяти метров в длину, вытянутая черная клякса.

Интересно, подумалось Виктору, почему у такой, в сущности, ничем не примечательной ямы появилось имя собственное? Кто был Зубарев? Чем знаменит? Или просто увидел да назвал? Или упал, зазевавшись?