Выбрать главу

— Развяжите, — простонал Виктор.

— Не могу, — просто ответил Пустынников. — Простите.

— Кх… как в фильме.

— Что? — удивился Пустынников.

— Ничего, — Виктор закашлялся, поднял на кондитера мутные глаза. — Все эти гипотезы — дерьмо.

— Может быть.

Пустынников встал, сделал несколько кругов по комнатке, проходя у Виктора за спиной. Кажется, даже подергал веревки — не ослабли ли.

— Основной вопрос, — сказал он, вновь опустившись на стул, — это вопрос: что поселилось у нас в голове. Что?

— Тварь, — прохрипел Виктор. — Ы-с-су-ка…

Ему казалось, он горит изнутри. В каждой клетке — по протуберанцу. Фигура Пустынникова дрожала как в мареве.

Это от меня жарит, понял Виктор. От меня, скоро свитер займется.

— Возможно. Но сначала: две трети колонии погибает в течение дня и большая часть одномоментно, — произнес Пустынников. — Оставшаяся треть как один начинает слышать голоса. У вас нет версии, Рыцев?

— Я-я-ать, — провыл Виктор, трясясь. — Есть. Тварь отсюда. Все уничтожила, добралась до нас. Я рад, рад.

— Да, но нас она все же не уничтожила, — возразил Пустынников. — Проредила, конечно…

— Кха-ха-ха, — каркнул Виктор. — Проредила. Она нас обрекла!

— Но возникает вопрос цели. То есть, зачем?

— У Василя спросите.

Несколько секунд Пустынников хлопал короткими ресницами, затем мягко улыбнулся.

— А-а, этот мальчик! Он славный, но совершенно не контактный.

— Конечно, если каждого связывать…

Боль с ворчанием отпустила.

Виктор отцепил побелевшие пальцы от подлокотника и сколько мог повел плечами. Даже какое-никакое блаженство снизошло.

Теперь подышать, собираясь с силами.

— Что говорит голос или голоса? — наклонил голову Пустынников. — Ничего, что мы не сказали бы себе сами. Может, и нет никакого голоса. Ведь если рассуждать здраво, это утрированная, посаженная на болевые ощущения система наших внутренних запретов и поощрений. Может, это подсознательное взяло верх. А сексуальные контакты есть проявление инстинкта размножения, тем более, перед лицом вырождения колонии.

Виктор прищурился.

— Вы хотите сказать, я сам себя бью? И сам себя трахаю?

Пустынников сморщился.

— Нет, не хочу. Это лишь версия. Допустим, голос есть, но что он такое? Это аберрации, воздействующие на наше среднее ухо? Или действительно местное или инопланетное существо, живущее в высокоорганизованных носителях? Паразит? Симбионт? Вид энергии, разумной или неразумной? Знаете, это может быть и трава.

— Что?

— Да, трава, — Пустынников опять занялся шоколадом, удлиняя звездочке лучи. Получался человечек с остроконечной головой. — Электрическое существо. Днем, скажем, трава как трава, а ночью — те же электрохимические реакции, как у нас под черепом. Почему бы не допустить такое? Каждый стебель — нервная клетка. Поля, покрытые травой — один большой, ночной мозг.

Он поставил шоколадного человечка на узкий подоконник.

— А еще это может быть разовое воздействие. Что-то прошло сквозь нас, и мы, те, кто уцелел, уже тридцать лет фоним как радионуклидные метки, отвечаем на воздействие, посылаем сигналы. Кому только? Зачем?

— Бред, — сказал Виктор.

Боль вступила снова и стала грызть его под лопатками. В виски ударял стальной колокольный язык. Бам-м, бам-м!

— Может и бред, — согласился Пустынников. — Я хочу лишь объяснить, что, вполне возможно, ни одна версия не имеет ничего общего с реальностью. Потому что это человеческие версии. А мы столкнулись с проявлением неземной, нечеловеческой природы. Мы не имеем возможности это понять. Вернее, мы имеем возможность интерпретировать это по-своему, пропустив через призму человеческих понятий. Но что мы получим на выходе? Голоса, которые запрещают нам думать?

— Вам не запрещают, — процедил Виктор.

— Запрещали, — сказал Пустынников. — Или я сам себе запрещал, здесь не определить. Это вполне мог быть страх того же наказания.

— Или программа.

— Что? Да, или программа. Да, но я, понимаете… — Пустынников, замолчав, усмехнулся, затем помрачнел и продолжил: — Я боролся три недели. Три! Без еды, на грани. До воды бы доползти… Кто кого. Полумертвый человек и, как вы выражаетесь, тварь. И то, что было в моей голове, сдалось первым. Правда, взяло кое-что взамен.