— Что это значит? — от неожиданности будто поперхнувшись, говорит мэтр Жарро. — Нет причин?.. После всех жутких испытаний, выпавших моей клиентке, нервных и психических срывов, последствия которых могут сказаться на ней в течение всей оставшейся жизни!
— Не увлекайтесь, мэтр, — спокойно обрывает его следователь. — Я ограничился тем, что показал вам, что собранные доказательства должны логически привести к заключению под стражу, если только, конечно, — едва ли мне можно верить вам на этом этапе нашего расследования — не появится какой-то новый фактор для установления его невиновности.
При этих словах следователь пристально смотрит на меня.
— Это предел! — взрывается мэтр Жарро. — Новый фактор! Какой новый фактор. Ваша честь? Он был схвачен на месте преступления!
— Не совсем in flagrante delicto[4], мэтр… Все свидетельские показания, имеющиеся в моем распоряжении, отличающиеся от показаний мадемуазель, могут быть определены a posteriori[5]. Следовательно, мнимое преступление…
— Вряд ли мнимое, но установленное неопровержимыми доказательствами из материалов дела!
— Говоря это, вы имеете в виду косвенные доказательства солидного характера, — по-прежнему очень спокойно поправляет его следователь, продолжая смотреть на меня.
— Тем не менее ваша честь, — возбужденно продолжает мэтр Жарро, — как вы можете классифицировать следы, оставленные моей клиенткой на лице напавшего на нее? И, — добавляет он, опуская глаза и понижая голос, — доказательство неописуемых унижений, которые она была вынуждена вытерпеть?
Я не отвела свой взгляд от глаз следователя, продолжая смотреть ему прямо в лицо. Я знаю, он не верит мне и никогда не верил. Он пытается меня запугать. Он не знает меня. Каждый облеченный властью, в частности, каждый учитель, который когда-либо был у меня, пытался проделать то же самое; если они что-то не могут доказать, они это утверждают. Но я всегда придерживалась своей версии и не попалась.
Следователь вздыхает и подводит итог:
— Мадемуазель, передо мной все ваши показания, и я намерен попросить вас в последний раз рассказать нам подробно все, что случилось вечером тридцатого декабря после семи пятнадцати.
Все же мэтр Жарро опять протестует, но я обрываю его красноречие и заявляю своим милейшим тоном, что готова сделать все, что потребует следователь. Я говорю почти десять минут. Он снова и снова уточняет мельчайшие детали. Моя память безупречна, я помню абсолютно все. Когда я заканчиваю, то замечаю, что следователю хотелось бы задать мне еще несколько вопросов. Он открывает рот, и тут я понимаю, что он изменил свое мнение, так как впервые с тех пор, как я сижу здесь, он перестал смотреть мне в глаза. Он поворачивается к мэтру Жарро.
— Как я уже сказал вам, мэтр, не было нужды беспокоиться: этот последний допрос мог иметь результатом только передачу дела в суд в Бюлле. Я имею честь соответственно проинформировать вас, что завтра я вручу документы прокурору… Полагаю, вам больше нечего добавить, мадемуазель.
Он снова поворачивается ко мне, не глядя прямо.
Я беру за руку мэтра Жарро и смотрю на него полуизвинительно, прежде чем снова встречаю взгляд следователя.
— Не знаю, должна ли я говорить это вам, но я действительно считаю, я должна… Морис не хотел причинить мне вред, я всегда говорила вам это, а если он не собирался сделать мне больно, то нельзя говорить об изнасиловании, не правда ли?
Я сижу очень прямо и знаю (это я очень рано усвоила), что в таком положении мои груди, хотя они и небольшие, отчетливо вырисовываются под пуловером. А поскольку мама любит, чтобы я носила короткие юбки в складку, всякий раз, когда я так сажусь, коленки оказываются выставленными напоказ. Мама всегда говорит, что мои коленки очень привлекательны. «Нет, — добавляет она, — это не те ужасные костлявые колени, которые отравляют женщине жизнь».
— Итак, ваша честь, как вам объяснить? Я пыталась сказать мэтру Жарро, но он не хотел, чтобы я надоедала вам со своими чувствами и мыслями. Он сказал мне, что вы не захотите меня выслушать со всем этим. Но это правда, что с того момента и до сегодняшнего дня… каждый день с тех пор… с тех пор, как Морис…
— С тридцатого декабря, мадемуазель! — ледяным тоном прерывает следователь.
— Да, мсье, с тридцатого. Я не пострадала, и не только… когда я говорю вам это, я кладу правую руку себе на… живот… и должна признать, правда, мне довольно стыдно, но я чувствую нечто похожее на чудесное тепло…