По сигналу судьи чиновник направляется ко мне, но я не хочу ждать его и добровольно поднимаюсь на свидетельское место. Я не могу ждать, я должна ответить Морису.
— Мадемуазель, вы подтверждаете признание обвиняемого? — спрашивает меня судья.
— Да, ваша честь. Мы занимались всем, о чем он рассказал вам; он просил меня трогать его, ласкать его, раздевать его, снимать с него жакет, рубашку, туфли, брюки, носки, и, когда он голым стоял передо мной, я опускалась на колени. Он предлагал мне поцеловать его… член. Обычно я это делала. Его член становился большим и твердым. Я едва могла втянуть его в себя ртом, но мне это удавалось. Он просил меня гладить и спину, и ягодицы, и живот. Я целовала его глаза и губы, а потом он заставлял меня лечь. Он обычно стоял надо мной, держа свой член обеими руками и обрызгивая меня жидкостью. Как правило, он сажал меня на стул, широко раздвигал мне ноги и целовал мое… лоно и сжимал мою грудь…
— И вы не сопротивлялись! — восклицает судья. — Вы допускали такую мерзость!
— Да.
— Вам никогда не случалось поговорить со своими родителями и пожаловаться им на все это?
— Нет.
— Почему нет?
— Морис был женихом моей сестры. Мужчиной. Я же только девочка.
Я смотрю на Мориса. Я прилагаю усилия, чтобы не улыбнуться, поскольку понимаю, как может быть истолкована улыбка. Но я пытаюсь показать ему, как я счастлива. Я чувствую себя сияющей, вспыхнувшей звездой. Мне бы хотелось, чтобы он это знал. Надеюсь, ему нравится то, что я говорю. Я хочу предложить ему ложь, такую же прекрасную, как и его собственная, и такую же правдивую…
— Вы признаете такие действия? — спрашивает судья у Мориса.
— Она тот человек, которому нужно верить, — отвечает Морис медленно, спотыкаясь на каждом слове.
Мы не перестаем смотреть друг на друга. Мы оба знаем, что наконец-то говорим правду.
— Почему, после стольких месяцев смирения и молчания, мадемуазель, вы неожиданно восстали против активных действий вашего совратителя?
— Я вынуждена была вопить, я вынуждена была царапать его, ваша честь. Я пронзительно кричала и расцарапала Морису лицо, а также спину… Больше я ничего не могла сделать.
— Что вы скажете на это? — спрашивает судья, снова поворачиваясь к Морису.
— Она права, ваша честь. У нее не было другого выхода. Я был слепцом. Она снова вернула мне зрение. Моя жизнь не имела смысла, а она дала мне его.
— Вы говорите мне, что хотите понести наказание? — спрашивает судья скептически.
— Должно быть, она разбудила меня и снова вернула мне жизнь, так как я уже не был человеком. Теперь, спасибо Нее, я человек навсегда…
Я ощущаю, что судья уже ничего не понимает. Он продолжает задавать Морису вопросы. Он позабыл обо мне. Я по-прежнему стою на свидетельской трибуне, но он даже не думает отправить меня обратно на место. Он задает вопрос за вопросом, а Морис отвечает. Но, отвечая судье, Морис обращается ко мне. Остальные не понимают, почему он совершенно неподвижен, а его круглые глаза как будто моргают. Можно предположить, что вопросы судьи беспокоят его, но я знаю, что Морис ждет последнего сообщения от меня, одного последнего действия.
Моя накидка защищает меня словно тент. Мои глаза — перископ подводной лодки. Мой взгляд сообщает ему, что под накидкой мое напряженное тело, мои торчком стоящие затвердевшие соски, мой тугой и твердый живот, мои раздвинутые ноги и руки, лежащие покойно у основания моего лона, мои пальцы, подобно электрическим разрядам готовые выбить искру. И я могу пойти еще дальше: я собираюсь предложить ему мой оргазм, теперь, перед всеми этими людьми. Медленно моя рука проскальзывает под юбку. Я поднимаю ее. Никто не может что-либо увидеть. Я стою неподвижно в своей коричневой накидке. У себя за спиной я слышу шепот, должно быть, это мсье Бана:
— Посмотрите на бедную девочку, она даже не осмеливается пошевелиться. Вы подумайте, судья хотел отправить ее обратно на место. Ему наплевать… Они все одинаковы… Какая свинья!.. Все, что надо сделать, это вынести решение и отправить его в тюрьму…
Левой рукой я держу собранную в складки юбку и мягко оттягиваю вниз резинки панталонов. Моя правая рука осторожно пробирается между нейлоном и шелковистыми волосами на лобке… Наконец-то я погружаю указательный палец между губами влагалища и опускаю его на клитор. Я все еще держу палец, пока судья продолжает говорить. Очевидно, у судьи нет ключа к разгадке: что он может понять во всем этом? Моя рука снова в движении. Я предлагаю свою руку Морису, а с рукой — мои глаза и через мои глаза — мое тело, дюйм за дюймом, мои закрытые глаза, мое распахнутое тело и — всегда, всегда! — мою руку, которая подпрыгивает-опускается, быстрее, резче, чтобы никто не смог увидеть. Моя накидка даже не шуршит. Хорошо, так хорошо… Морис! Морис! В голове какая-то пустота. Осталось только имя Мориса, оно в движении. Морис, Морис. Мой пульс учащается. Они не должны видеть, не должны знать. Это чудесно, и я — его, полностью его, и тут я достигаю оргазма, потому что он во мне, я — в нем, да, Морис, я люблю тебя…