— Если я твоя мать, тогда для тебя наступило время принять ванну.
Беру его за руку и тяну.
— Пожалуйста, раздевайся.
Наклоняюсь над ванной и открываю краны. Добавляю масло для ванны: я не забыла его вкус, «Verbena Floris». Сколько раз я слышала, как он рассказывал о поездках в Лондон, из которых, конечно же, забывал захватить «Verbena»… Я оборачиваюсь, чтобы посмотреть, начал ли он раздеваться. Да, он снял свой темно-красный пуловер и развязал галстук…
Я выхожу. Боже мой, забыла… Поднимаюсь на второй этаж, в старую ванную комнату, которую приготовила для себя, чтобы найти бритвенный прибор, эти знаменитые лезвия в золотом обрамлении, которыми я так восхищалась, будучи маленькой.
Я сбегаю вниз, открываю дверь в ванную и бросаю прибор ему в лицо. Он лежит в воде, которую масло для ванны слегка окрасило в янтарный цвет, в этом запахе вербены, всегда ассоциирующимся у меня с ним.
— Так чудесно, — не могу я удержаться от комментария.
— Ты всегда поступала как вербена, ты маленькая плутовка, — смеется он.
Это замечательный смех, более удивительный, чем запах вербены, он так напоминает смех моего детства.
И вдруг, наверное, потому что я услышала его такой знакомый по тем дням смех, звучащий в моих ушах как бесшабашный смех молодого мужчины, я вижу его. То есть вижу его тело — более молодое, чем лицо. Чудовище — он не бреется, чтобы заставить себя выглядеть старше, чувствовать больше отвращения к самому себе — но все-таки его тело выглядит так чудесно! Оно создает впечатление слабости, которое я связываю со старением, но по-прежнему все такое же мускулистое. Гладкий живот — ни единой складки; несколько морщинок на шее, и кожа, прозрачная по причине возраста, имеет структуру морских цветов. Все оставляет свой отпечаток на этой слишком тонкой коже. Этот красивый мужчина — мой отец. А он говорит, что я его мать. Да, это правда, я только что родила его.
— Знаешь, папа, ты красивый.
— Отвратительный, да, я даже не побрился.
— Ты делаешь это нарочно. Ты не брился, поэтому выглядишь отталкивающим, признайся в этом…
— Нечего признаваться… Я должен побриться, уходи.
Я как можно быстрее иду в свою комнату. Тремя движениями резко сбрасываю с себя одежду и надеваю длинное платье с короткими рукавами, предназначенное для приема гостей, из шерсти и ламе[12], которое делает мою фигуру потрясающей.
Директриса выбрала его для меня.
Я снова тороплюсь на кухню. Пахнет восхитительно, форель по-ирландски отменна, и повар открывает дверцу печи, чтобы показать мне жаркое из баранины.
— Зажарено как раз в меру, мадемуазель. Такие нежные кусочки мяса на косточке.
Стучусь в комнату отца, и он открывает дверь.
— Телепатия, — говорит он, указывая на мое закрытое платье и свой светло-голубой свитер с короткими рукавами. — Идем.
Он одергивает свою домашнюю куртку, которую я повесила в платяной шкаф вместе с костюмами. Она сидит на нем так же хорошо, как и раньше. У него по-прежнему хорошая фигура, и теперь, когда он выбрит, я замечаю, что волосы куда более белые, чем я думала. Из-за этой грязноватой серости на щеках и подбородке его волосы, как мне казалось, только обрели тусклый бесцветный оттенок.
Хотя он, разумеется, и не был у парикмахера месяца три или больше, его вьющиеся волосы имеют здоровый пышный вид, и от этого лицо выглядит неправдоподобно молодым.
— Ты не просто красивый, папа, ты потрясающий, — говорю я и беру его под руку. — Я покажу тебе меню, и ты сможешь отгадать, какие вина я поставила на стол.
Это тоже игра, одна из тех, которые он называет образовательными.
— Давай посмотрим… Шампань Поль Роже 1967 года, Кло Вужо 1929-го — я не могу ставить это себе в заслугу, я знаю, что кое-что осталось в подвале, — и Шато-Икем, 1921-й…
— Нет, ты ошибаешься. Это действительно Шато-Икем, но 1912-й. Ты оставил одну-единственную бутылку, и мне думается, это самая ценная в твоем подвале. Но, я считаю, сегодня или никогда…
Он ест и пьет, а я наблюдаю за ним. Я не голодна. Я съедаю всего несколько кусочков. Хорошо, что он здесь, так чудесно, что он красивый, так чудесно, что он любит меня… Он любит меня?
— Папа?
— Да, Нея… конечно, я люблю тебя.
Несмотря на удивительные вещицы, украшающие гостиную, я не хочу оставаться здесь. Я хочу вернуться обратно в комнату отца вместе с ним.
— Располагайся поудобнее. Пойду переоденусь и вернусь.
Я надеваю ночную рубашку, халат, тапочки и возвращаюсь.
Он тоже в халате, лежит на своей кровати, утопая в подушках, с сигаретой во рту. Он не выкурил ни одной после моего возвращения, и я едва ли это заметила. Однако, не подумав над этим, уже заканчивая работу по приведению в порядок его комнаты, я сунула нераспечатанную пачку «Кэмела» в ящик его стола.