— Не беспокойся, ты сможешь отправиться к Сюзанне, как только захочешь.
— Хорошо, — говорит Морис, усаживаясь на край постели.
Его глаза, должно быть, привыкли к мраку, потому что он вскоре находит мой учебник по математике, лежащий на письменном столе. Читает вопрос на странице, которую я ему указываю.
— Но это же так просто, Нея!
Я смотрю на руку Мориса: и на пальцах у него растут волосы. Я вслушиваюсь в его голос, несколько резковатый, но вместе с тем мягкий — как песок, сыплющийся сквозь пальцы. Я люблю математику, она мне всегда легко давалась. Все же, я думаю, Морис мыслит более логично, более ясно, чем мой учитель. Урок продолжается, и я счастлива. Мне даже удается поверить в то, что я хочу задержать Мориса здесь из-за задачи. Я забываю, что уже поняла ее. Благодаря ему я обнаружила, что могу преуспеть в логике. Я выдвигаю различные возражения, логично спорю, он воспринимает меня серьезно. Мне нравится спокойное «дерганье» моих слабых мыслей в море интеллекта. Я настолько поглощена своей сообразительностью, что даже совсем неожиданно забываю о своем теле. Простыня соскальзывает, и я вижу, как она падает. Тут же я убеждаю себя (лицемерно, конечно, но думаю об этом позже), что не заметила этого. Я собираюсь снова натянуть ее, но внезапно улавливаю новый оттенок в голосе Мориса. Мне кажется, речь его становится невнятной. Даже в полутьме я ощущаю на себе блуждание его глаз. Поэтому меняю тактику. Решившись, хотя и не без колебаний, я оставляю простыню там, где она находится — чтобы выяснить прежде всего, действительно ли он предпочитает большие белые титьки Сюзанны? Поймет ли он, что и у меня есть грудь? Кажется, он и впрямь так считает: вон даже читать стал быстрее, спотыкаясь чуть ли не на каждом слове. А я сейчас просто воплощенное спокойствие: лишь внимательно слежу за его пристальным взглядом, снова остановившемся на мне, — да, изучающе!
Я придвигаюсь ближе к Морису и, не колеблясь, кладу ему руку на плечо. Он вздрагивает. Его живот напрягается и выпячивается над голубыми брюками. Я вижу выпуклость и узнаю ее: однажды я уже почувствовала ее бедром во время танца на вечеринке по случаю дня рождения Сюзанны. Я знаю, что он больше не в состоянии контролировать ее. Я часто находилась в обществе ребят и знаю: иногда это с ними случается. И каждый раз я унижала их, дабы в другой раз они не терлись о меня. Моя рука опускается вниз по руке Мориса. Это, наверное, то, что можно было бы назвать лаской. Такое впервые со мной… Если он оставит мою руку, я буду продолжать? Как далеко я зайду? Когда наши пальцы соприкасаются, он с пренебрежительным смешком неуклюже убирает мою руку.
Если он думает, что своим смешком может принизить значение этого действия, то крупно ошибается. Правда, меня снова одолевают сомнения: теперь я в трудном положении. Но я решаюсь рискнуть дальше — и раздвигаю ноги. Смятая простыня все еще здесь и позволяет мне некоторый дрейф, обеспечивая линию отступления, но, однако, внезапно я сбрасываю ее с углубления между ног.
И вот Морис видит все, должен видеть, даже если бы в комнате было еще темнее. Если бы я была на месте Мориса, то была бы дико счастлива. Сколько раз мой взгляд останавливался на очертаниях мужских плавок или женского купальника, на декольте или на выпуклости под некоторыми брюками, даже не смея рассчитывать на большее?
Для него все по-другому, он мужчина, он знает, что делать. Если он не делает этого, то, видимо, только потому, что он не находит во мне ничего привлекательного. Наверное, он пока не думает обо мне как о женщине.
— Почему ты так странно на меня смотришь? — спрашиваю я.
— Ты не можешь здесь ничего разглядеть, — отвечает Морис. — А как я должен смотреть на тебя? На что я должен смотреть, Нея? Что ты имеешь в виду?
— Я ничего не имею в виду, но я вижу тебя, поэтому и ты определенно можешь меня видеть.
— Нея, давай вернемся к твоей задаче…
Я забираю у него учебник, беру его руку, горячую и дрожащую. Подношу к своему лицу, кладу на щеку и целую ладонь. Он как-то смешно на это реагирует неуклюжим движением. Я оставляю его руку в своей и тяну к себе, так что он весь повинуется мне, словно марионетка.
Кажется, он не понимает. Я думала, он все должен знать, но он не знает, напротив, можно подумать, что он хочет, чтобы решение принимала я. А почему бы и нет? Но я не знаю наверняка: кто же должен решать? Может быть, мужчина ожидает сигнала? Возможно, это какой-то тайный знак? Я слышала, что масоны делают специальный знак пальцем, при рукопожатии, так, может быть, здесь что-то похожее?
Итак, я притягиваю его руку и кладу ее себе на грудь. Ну вот, это решит исход дела: если ему все это совершенно безразлично, тогда, как я и боялась, с моими бугорками что-то не так, и для него я всего лишь маленькая девочка. Крошечный сосок тверд, как жемчуг, и его рука не просто лежит на нем, она шевелится. Теперь он поглаживает мою грудь, ведь он должен убедиться, что это на самом деле грудь. Он положил палец на затвердевший сосок — немного больно, на самом деле ничего хорошего — он давит слишком сильно, — но тогда он должен находить это приятным. Я не теряю времени даром и кладу другую его руку себе на грудь. Он начинает снова, но опять надавливает слишком сильно! Он больно захватывает мою кожу! Он… Я не знаю, чего он хочет. Но все равно странно. И все это — ласки?.. Я… как бы поточнее выразиться… Я совсем иначе представляла себе все это. Однако я решаюсь идти до конца.