И глухая, бесчувственная темнота наваливалась, совмещаясь с копошением где-то внутри. В горле, в носу, с той стороны глаз.
Можно, можно, нельзя. Тебя зовут Виктор, Виктор…
Когда он, ничего не понимающий, утром выполз из подъезда, кругом работали аварийные самоорганизованные бригады, оставшиеся в живых запускали генераторы и насосы, запитывали подстанции, вставляли стекла и убирали мусор.
Ему, пятнадцатилетнему, в паре со стариком-соседом выпало грузить мертвецов на платформу на воздушной подушке. Платформа медленно плыла по улице. Мертвецов было очень много, и не все из них были окончательно мертвы.
А еще они были теплые.
Виктор брался за ноги, сосед, покряхтывая, под мышки, и они переваливали тело через низкий борт.
Кого-то вытаскивали из квартиры, кого-то крюками снимали с крыши. Но большинство куклами валялись на тротуарах. Словно всех их, обезумевших, в спешке покинувших дома, убило разом.
Страшно не было.
И то, что тенью, голосом поселилось в его голове, гасило панику быстро и умело. Нельзя, говорило оно. Даже не думай. Ты рад?
Нагрузив платформу с верхом, они с соседом становились на подножки и ехали к вырытому под склад котловану в конце улицы. Там платформа кренилась, включалась лента транспортера, и мертвецы сыпались в яму. Скатывались. Замирали. Иные еще копошились там, среди тел, среди рук и ног, комбинезонов и юбок. Или, задрав головы, смотрели в небо. Мертвые или живые?
Потом он осторожно спрашивал себя, почему они хоронили всех, не разбираясь. Он видел, у кого-то была разбита голова, кто-то был покрыт кровью, как глазурью. У одной женщины, под грудью, он заметил торчащую рукоять ножа.
Чье это было желание — поскорее?
Темнота сгустилась. Город внизу осветился редкими огоньками. Считай не считай, и двух десятков не будет.
Виктор отряхнул штанины.
Дорожка от кладбища была еще видна. В траве потихоньку проскакивали рыжие искры, скоро, через час, через полчаса луга осветятся красноватым, накопленным в стеблях за день электричеством.
На эту ночную землю нужно смотреть с высоты.
Со скальной вершины. С водонапорной башни. С катера, если найдется.
Тогда видна завораживающая, уходящая вдаль дикая пляска электрических узоров, линии и волны, и круги, и широкие изгибы фронтов. Свет, темно-красный, густой, вспыхивает и плывет над равнинами, террасами, уступами ущелий, разделяясь на рукава и брызги. Затем гаснет и появляется вновь, более яркий.
Куда там дохлым городским огням!
Виктор провел ладонью над травой — несколько искорок впились в кожу. Щекотно.
В Кратов он вошел, взяв чуть левее, ближе к указанному Верой дому. Перепрыгнул через низкую кирпичную стенку, прочертил шагами заросший двор, протиснулся между тесно стоящих и, похоже, давно покинутых домиков на дорогу.
Никого. Пусто. И запахи…
Виктор повел носом. Сухие, мертвые запахи. Что слева, что справа. Ни единого жилого. Пластик, земля и камень. И отработанное, слитое без зазрения совести в пыль горькое пумпышье масло.
Отсветы разгорающихся травяных узоров мимолетно пятнали крыши и вторые этажи.
Ему вдруг подумалось, что он неправильно понял Верины слова. Вовсе она его не приглашала. То есть, не она его приглашала.
Не сама.
Они только что похоронили ее отца. Это нормально? Или нет?
Или он не разобрал, куда она показывала?
Виктор двинулся вглубь Полевой, поневоле поводя плечами — неуютная тьма стояла в проемах окон. Кое-где в окнах чудилось движение, но, раз подойдя, он разглядел внутри покачивание высокого, почти в человеческий рост стебля.
Понятно.
Шаги звучали глухо. Он добрался почти до конца улицы, превращающейся дальше в широкий выезд на объездную, к пумпышьим полям. Здесь было темно. Дома стояли тесней. Электрические всполохи пролетали мимо, за длинным зданием то ли мастерской, то ли производства закваски. Они казались сигнальными огнями из далекого прошлого.
Но об этом нельзя. Нет, я рад.
Виктор переступил с ноги на ногу, развернулся, оглядывая темные кирпичные фасады. Хоть бы номера, что ли…
— Виктор! — раздалось сверху.
Он поднял голову.
— Вера?
В узком окне дома, который он уже прошел, оранжево дрожал свет.
— Вера, это вы? — спросил Виктор.
— Я. Поднимайтесь.
Тень мелькнула в окне.
Виктор подбежал к двери, вдохнул-выдохнул, взялся за ручку. Дверь отворилась в слабо освещенную прихожую.
— Поднимайтесь наверх, — услышал он.
— Хорошо.
В прихожей стояли чаны на толстых ножках и ванны, в которых дышала и пускала пузыри закваска. Покачивалась, вспухала, наползала на оббитую эмаль. В нее, пенно-желтую, были воткнуты тонкие стержни температурных датчиков и пальцы питательных трубок.
— Работаете на дому? — спросил Виктор, пробираясь по коридору к лестнице.
— Да. Пробую.
Вера возникла вся вдруг, в темно-красном с вырезом, с оголенными плечами, с цветком пумпыха в волосах.
Виктор смутился.
— Извините, я как-то…
— Ничего-ничего, — одарив его улыбкой, Вера проскочила мимо него в кухню. — Мясо любите?
— Учитывая, что я ел только утром…
Он не закончил, впитывая новый Верин запах. Свежий. Нездешний.
— Ага, — на мгновение выглянула из кухни Вера. — Вы поднимайтесь, поднимайтесь.
— Я сейчас обувь тогда…
Виктор сдернул ботинки.
Пластиковые ступеньки спружинили под ступнями. Как и в квартире на Донной, их было четырнадцать.
Наверху его ждал низкий столик, за которым можно сидеть только на полу. С потолка свисал шар светильника.
Чуть не воткнувшись в него макушкой, Виктор нагнулся, затем сел.
В комнатке чувствовалась женская рука. Ни пыли, ни песка. Спальный матрас застелен и свернут до половины. В углах — коврики из пумпыха. Этажерка с глиняными поделками у стены. Рядом — аккуратно сложенное белье. У окна — букет в пластиковой вазе.
Уютно.
И тот же запах. Тонкий. Исчезающий. Запах хорошего шампуня.
Внизу что-то звякнуло, стукнуло.
— Виктор, вы алкоголь пьете?
— Ну, бывает и пью, — улыбнулся Виктор.
Он повертел тарелку, поставленную на край стола, тронул пластиковые нож и вилку, заглянул в лестничный проем.
— А как ваше расследование? — донеслось с кухни.
— Движется.
— Я рада.
Затем был поднос с блюдом, накрытым вакуумной крышкой, были пластиковая емкость с белесой мутной жидкостью и два стаканчика, была корзинка с синтетическим хлебом.
И была Вера, присевшая напротив, опустившая глаза и сложившая руки на коленях. Виктор посмотрел на нее, на кончик носа, на прядку, выбившуюся из-за уха, на бугорок соска, проглядывающий сквозь ткань платья (тронь меня!), и смутился.
— Что-то совсем не пахнет, — сказал он, наклоняясь к блюду.
— Сейчас, — сказала Вера.
Вакуумная крышка коротко пшикнула, и пар облаком рванул вверх. Горячий, пряный мясной аромат ударил в ноздри.
— М-м-м, — сказал Виктор.
— Нравится?
— Очень, — честно сказал он.
Мясо, паря, лежало на блюде мраморными, с прожилками, кусками, слегка пористое, с корочкой по внешнему краю. С одной стороны его окаймляли дольки запеченного пумпыха, а с другой — полоски вязкого серого сыра.
— Можно?
Виктор вопросительно ткнул вилкой в кусок.
— Конечно! — рассмеялась Вера. — Это можно есть.
— А вы?
— Давайте на "ты".
— Да, конечно. Ты… Тебе какой кусок положить?
— Вот с краю, маленький.
— Обязательно.
Виктор подцепил мясо вилкой, помог ножом, опустил в подставленную тарелку.
— Спасибо.
Глаза Веры показались ему золотистыми. То ли свет так ложился, то ли он изначально ошибся в их оттенке.
— А я тогда возьму целых два, — сказал он, перекатывая себе сочащиеся жиром куски. — Вы… ты еще не знаешь, насколько я голоден.