Где-то на середине подъема шнур начал выскальзывать из пальцев, и Виктор, намотав его на кисть, повис на руке. Предплечье сначало жгло, затем оно стало неметь. Черт, понял он, это неудачная идея. Перехватился, дал отдых левой, стиснув зубы, одолел еще метр и почувствовал, что, если через минуту не доберется до края, то шлепнется вниз. Без всяких чудес. Вот теперь бы, подумал, и объявиться твари, заглушить боль, подергать за ниточки. Или хотя бы вернуть Шохонурова за лебедку. Но нет, где уж ей.
Сука ж какая!
Виктор скуляще выдохнул, крича, плюясь, кусая шнур зубами, поднялся еще на метр и из последних сил выбросил ногу вверх. Пятка нашла опору. Он подвинул ее вглубь, не ощущая пальцев, приподнял себя, рывком заталкивая за пяткой колено, вторую ногу до бедра, на какое-то мгновение завис вниз головой, наблюдая провал с необычного, смазанного ракурса, как узкую чашу, будто капля, готовая скользнуть по стенке, и наконец, рыча, заполз на карниз животом, перевалился, почти умер.
Все дрожало внутри.
Это сколько метров? — постукивали мысли. Двенадцать, тринадцать. Я не смогу больше. Не смогу. Еще четыре раза по столько. Нет.
Поднесенные к глазам пальцы дрожали тоже. Расплывались. Казалось, что их не пять, а семь или восемь. Они почему-то никак не хотели сжиматься. Ободранная непонятно когда ладонь кровила.
— Эй! — лежа закричал Виктор. — Вы там есть?
Он закашлялся, все также, лежа, выбрал лишние метры шнура, продел, закрепил. На это неожиданно ушла чертова уйма времени. Светлое пятно увязшего в облаках здешнего солнца (спектрального класса G) сместилось в сторону.
Часть неба перегораживал каменный козырек, к которому уже точно было не подобраться. Козырек смотрел сверху на Виктора.
— А если я скажу, что сдаюсь, — прошептал Виктор, — у меня что, появится второе дыхание? Или отрастут крылья? Я же, в сущности, просто не могу по другому, я думаю, я мыслю, я не могу вечно одергивать в мысли сам себя, потому что мозг — это хаос, миллиарды клеток, миллиарды электрохимических реакций, запускаемых без сознательного моего участия. Я могу только умереть, а не прекратить это.
Шнур легко дернуло.
Виктор сел. Показалось? Или все же…
— Эй! — он с трудом встал. Провал качнулся и чуть не засосал его хищным, серо-коричневым теплым ртом на черный язык.
— …час! — донеслось в ответ.
Кажется, женский голос.
А если Вера? Если это Вера? Что я скажу ей? Я же видел ее всю, позирующую любвеобильному повару. Это уже не забыть, это легло на сердце.
Дурак, оборвал он себя. Сам-то с Настей вчера… Тоже, скажешь, по большой любви? А уж как ты, наверное, ей улыбался!
Шнур дернуло сильнее. Требовательно.
Виктор почувствовал, как отрываются от карниза подошвы. Стена поплыла вниз. Пока мог дотянуться, он старался помогать ногами, а затем просто слушал, как под его весом натужно скрипит полиамид.
Не перетерся бы, вот что, подумалось ему. Все-таки поскакал по уступам, сместил линию хода. А Вере скажу, что рад. Здравствуй, Вера, я чертовски рад тебя видеть.
И это будет правда.
Его чуть не воткнуло лбом в козырек, который оказался выдавшейся вперед глыбой, он оттолкнулся от нее, перебрал руками по камню влево и со звоном освободившегося, выпрямляющегося шнура ухнул в пустоту, плечом, бедром прямо в искрящуюся прожилками, прихотливо изогнувшуюся вертикаль.
Дух не выбило, но на какое-то время в глазах стало темно.
Плечо заныло. Подъем застопорился, и Виктору показалось, что есть даже некоторое нехорошее движение вниз.
— Эй! — крикнул он. — Вниз не надо!
— Подожди! — устало крикнули сверху. — Повиси пока.
— Хорошо.
Виктор потер плечо. Метров двадцать, наверное, осталось, прикинул он. Слышно хорошо. А рубашку жалко, можно было не резать. Ничего, с Шохонурова сниму. Шохонуров теперь должен.
По словно ярусами отслаивающейся и ниже, где вдавлина, все больше и больше стене бежал прихотливый рисунок. Линии и обрывы. И заглубленная темнота.
Здесь же где-то взвесь, вспомнил Виктор и завертелся, пытаясь уловить виденный на спуске эффект. Но не уловил. Высота была не подходящая. Пожалуй, еще бы чуть-чуть повыше…
Его снова поддернуло и медленно повлекло.
Тяжелое чужое дыхание словно включилось там, наверху. Дыханию вторило скрипучее пение шнура. Виктор вдруг совсем забыл о взвеси и жадно уставился на приближающийся неровный край, на линию, отделяющую серый подземный мир от наземного травяного, красного. Даже руки поднял.
— Только не надо, — зашептал он. — Только не делай ничего… Я буду, я постараюсь, я не обещаю, что смогу…
Пальцы уцепились за кромку.
Взвизгнуло, стукнуло железо. Подъем прекратился. Виктор услышал близкие шаги, потом к нему нагнулись, подавая ладонь.
— Держитесь.
— Сейчас.
Он с трудом отлепил судорожно скрючившуюся правую от кромки, выбросил вверх. Пальцы поймали пальцы.
— Ну же!
Виктора потянули вверх. Он зашипел — камень ободрал грудь, дрыгнул ногами, выбросил вторую руку и, вывернувшись на ней из провала до пояса, упал в траву кулем.
Помощник упал рядом. Короткое синее платье, голые колени.
— Здравствуйте, Магда, — сказал Виктор, когда обрел способность моргать, дышать, говорить.
— Вы много весите, — сказала Магда, убирая волосы с глаз.
— Почему вы здесь?
— Потому что запретили.
Она лежа смотрела на него. Ему, чтоб видеть ее лицо, пришлось повернуть голову.
— А этих не видели?
— Кого?
— Шохонурова, Тибунка… еще одного.
— Нет. Я… я долго шла.
— Это они меня должны были поднять. Мы договорились. Сначала опустить, потом поднять.
— Сочувствую.
Магда села, платье задралось к бедрам, но ее это, похоже, не смутило.
— Вы заметили, — сказала она, — что ЭТО (она выделила голосом) не любит причинять физический ущерб?
— Осторожнее, — предупредил Виктор.
— Я привыкшая, — Магда наклонилась, пробуя пальцем желто-коричневое пятно синяка на голени. — Да и вы, наверное. Вон вы весь в крови. Тем более, бьет оно не всякий раз…
— Мне ломало нос, — сказал Виктор.
Он тоже сел, расщелкивая те карабины, до которых мог дотянуться.
— Это все равно мелочи, — Магда послюнявила палец и обтерла им выявленную царапину. — Нос, ключица, фаланга. Оно, я думаю, боится нас убить. Оно испугалось тогда, в самый первый раз.
Виктор пожал плечом.
Он стянул бухту шнура и занялся ножными ремнями.
— Мне кажется, это был не испуг.
— А что?
— Например, форсированный контакт. А мы не выдержали.
— Вы сами-то верите в это?
Виктор изобразил лицом нечто неопределенное.
— Какая уже разница?
Магда поправила платье.
— Знаете, когда я шла сюда… Оно четко сказало, что сюда нельзя. Но я пошла.
— Глупо.
Магда посмотрела с вызовом.
— Если мне делают больно, то и я стараюсь, чтобы больно. Если оно наказывает, значит, ему не нравится. Значит, ему не комфортно. И тогда уже кто кого. Кто сдастся.
— Странная логика, — Виктор повернулся спиной. — Отсоедините там.
Марта подползла к нему на коленях.
— Почему странная? Я же дошла. Я была сильнее. Я была упорнее. Накопишь силы, и можно наперекор.
— У меня не получается, — сказал Виктор.
— Ну что вы! Вы такой мужественный, со шрамом. Такой красивый. В сви… ой, он у вас порвался.
— Я знаю. Это внизу, в камнях.
— Значит, тоже пытаетесь, — она звякнула карабином. — Вот, все.
— Честно, — сказал Виктор, принимая петлю шнура, — я уже устал пытаться. Это как методично таранить лбом стену в надежде, что лоб окажется сильней. Только это изначально утопия. Брызг много, а стена как стояла, так и стоит.