Голос его звучал спокойно, отчужденно, и Алана спиной ощутила холод, пришедший на смену теплу. Она обернулась назад, гнев охватил ее при мысли о возвращенном письме, собственноручная пометка Рафа на конверте означала, что ему нечего сказать ей, что он не хочет даже попрощаться.
— Да, это так, — сухо произнесла Алана. — Ты не имеешь права. Ты даже не вскрыл мое письмо.
— Ты была женой другого человека. — Голос Рафа был непроницаем, как и его взгляд; под темными усами гневная узкая полоска плотно сжатых губ.
— Я никогда не принадлежала Джеку. В том смысле, что подразумеваешь ты.
— Ты была его женой. Или это ничего для тебя не значило?
— Нет, почему же — резко ответила Алана. — Это означало, что ты умер.
Неожиданно по щекам у нее потекли слезы. Она резко отвернулась. Ей очень хотелось побыть одной, не разрываться между прошлым, которое она не в состоянии изменить, и настоящим, которое пытается уничтожить ее.
— Алана, пожалуйста, не отворачивайся. — Голос Рафа звучал мягко и просяще. Ее имя в его устах было похоже на нежную музыку. Она знала, даже не оборачиваясь, что он протянул к ней руку, жестом умоляя дать ему то, что она дать не могла.
Доверие. Заботу. Тепло. Страсть. Любовь. Чувства, в которых она и сама нуждалась, но в которые больше не верила.
Эти чувства были неоднократно у нее украдены. Она пережила смерть матери. Пережила смерть возлюбленного. Пережила смерть мужа.
Сейчас Алана пыталась пережить новый вид смерти: утраченную веру в собственные силы, в разум, в музыку. Сейчас она стремилась не задаваться вопросом, а стоит ли это делать, если страх, потери и смерть бесконечны.
— Извини, пожалуйста, цветочек. Мне не стоило ворошить прошлое. Слишком мало времени прошло. Ты еще не оправилась после событий на Разбитой Горе.
Раф, не останавливаясь, приближался к Алане, пока не ощутил прохладу накинутой на ее плечи грубой фланелевой рубашки, в которую уперся грудью. Она почувствовала движение его руки, задержала дыхание, замерла в ожидании прикосновения, еще не будучи уверена, что сделает: убежит, вскрикнет или останется спокойно стоять.
Слишком мучительно не знать, не быть способной доверять кому-либо, и в первую очередь себе.
— Нет, — хрипло произнесла Алана, отступив в сторону. — Я больше не выдержу. Оставь меня одну, Раф.
— Причина в письме? Этого ты мне не можешь простить? — печально спросил Раф.
— Нет. Это хуже, чем письмо, хотя было очень тяжело потерять тебя во второй раз… — Ее голос замер.
— Если не письмо, то что же? — мягко и поспешно задал он вопрос. — Что я сделал? О чем ты вспоминаешь?
Сначала Алана решила, что она ничего не будет ему объяснять. Но слова выплеснулись стремительным бурлящим потоком.
— После тебя я не могла вынести прикосновения никакого другого мужчины. О Боже, как же Джек ненавидел тебя! Ты погубил меня для любого другого мужчины.
Раф изменился в лице, гнев и нетерпение исчезли, осталось только желание. Он потянулся к Алане и не мог не протестовать, когда она отклонилась в сторону.
— Алана. Не надо. Пожалуйста.
Она обернулась и взглянула на Рафа безумными темными глазами, оттененными мрачными кругами отчаяния.
— Джек расквитался со мной, — прошептала Алана. — Он уничтожил меня вообще для любого мужчины. Даже для тебя!
Она повернулась и побежала вверх по лестнице, не останавливаясь, даже когда Раф окликнул ее по имени охрипшим от волнения голосом. Крик из мечты и ночных видений.
Она заперла за собой дверь спальни и наблюдала в окно, как разгорался рассвет, раскрашивая и оживляя черную землю. Она наблюдала, как изменялся мир, заново рождаясь из ночной пустоты.
Когда на небосклоне погасла последняя звезда раздался голос Боба.
— Сестренка? Проснулась?
Алана почувствовала, что дрожит; ее тело было ледяным, покрытым гусиной кожей. Все мышцы болели от напряжения, которое не покидало ее после Разбитой Горы. Она встречала новый день так же, как и все предыдущие.
На душе неспокойно. Этот день принесет немалые муки — быть рядом с единственным мужчиной, которого она любила. Быть рядом и все же очень, очень далеко от него.
Мечта и ночные кошмары и ничего между ними: ни спасения, ни тихой гавани при бесконечном, яростном шторме.
— Алана?
— Да, — устало откликнулась она. — Я проснулась.
— Что-то невесело звучит, — поддразнивал Боб. Алана плотнее закуталась во фланелевую рубашку, открыла дверь, подобие улыбки мелькнуло на ее лице.
— Доброе утро, братец, — приветствовала она, благодарная, что голос не выдал ее состояния. — Уже пора идти готовить завтрак?
— Нет, сегодня утром Мери оказывает нам честь. Я пришел, чтобы взять твои вещи.
Алана жестом указала на маленькую дорожную сумку, стоявшую на кровати.
— Забери это, — попросила она.
— И это все?
— Это же поездка верхом, не так ли? Думаю, деревьям все равно, во что я одета, — пожала плечами Алана.
— Да, ты права.
Боб искоса посмотрел на сестру, чуть позже заботливо спросил:
— Ты уверена, что готова к поездке?
— А какое это имеет отношение к моему состоянию? — язвительно отозвалась Алана. — Готова, не готова, жизнь-то продолжается. — Она улыбнулась, пытаясь сгладить колкость своих слов, но по реакции брата поняла, что не очень в этом преуспела. — Все в порядке, Боб. Не беспокойся. Все прекрасно. Просто прекрасно.
Секунду поколебавшись, он кивнул.
— Как говорит доктор Джин, Бурдетты выживут. А ты, сестренка, самая несгибаемая из всех Бурдеттов. Ты научила нас всех, как пережить смерть мамы.