С того момента, как женщина увидела Рафа в аэропорту, она была уверена, что он все еще любит ее. И это было не глубокомысленное заключение, а природное чутье, отчетливое, немного наивное, но очень-очень сильное. Но уверенность в том, что он любит ее, была беспочвенна, скорее даже нелепа.
Он верил, что она удачно вышла замуж через шесть недель после того, как было объявлено о его «смерти». Год назад вернул нераспечатанным ее письмо. До вчерашнего дня не произошло ничего, что заставило бы его поверить в иное. До вчерашнего дня Раф должен был ненавидеть ее. «Тогда зачем он давил на Боба, чтобы заманить меня домой? — молча задавала себе вопрос Алана. — Почему Раф был настолько внимательным, настолько понимающим с того момента, как встретил меня в аэропорту?»
Ответа не было, слышалось лишь завывание ветра над горами, над лесом, над рыбацкой хижиной.
«Неужели что-то случилось на Разбитой Горе? — не переставала размышлять Алана. — Нечто, что я не могу вспомнить, нечто, что заставило Рафа поверить, будто мой брак с Джеком с самого начала был безнадежным обманом?»
Ветер сотрясал хижину, словно огромный невидимый кот резвился на улице.
Озноб охватил Алану. Она натянула одеяло и опять завертелась в постели, пытаясь обрести покой, который потеряла после событий на Разбитой Горе.
Но, куда бы она ни повернулась, она по-прежнему слышала голос Стэна, его обвинения. Они вселяли ужас.
«Неужели правда настолько жестока? — молчаливо кричала Алана. — Неужели Раф преследовал меня, только чтобы спасти себя? Была ли смерть Джека случайной? Не поэтому ли Раф отказывается рассказать мне, что произошло на Разбитой Горе?»
Волны озноба сотрясали тело женщины, кожа покрылась мурашками. Она лежала неподвижно, свернувшись клубочком, и дрожала, несмотря на нагроможденные сверху одеяла.
Алана знала, что Раф способен на смертельно опасное неистовство. Он был обучен этому, делал это профессионально, жил с этим большую часть своей жизни. Но она не могла поверить, что мужчина способен на подобное лицемерие: хладнокровно запланировать убийство Джека, затем соблазнить ее и жениться на ней, чтобы заручиться ее молчанием. Это не похоже на Рафа, которого она знала и любила. На Рафа, которого все еще любит. Если бы Стэн обвинил Джека в столь порочных поступках, Алана почувствовала бы отвращение… но она поверила бы.
Джек был удивительно эгоистичным человеком. Способным на сладкую ложь и холодную жестокость, на все, что могло бы перевернуть мир ради его удобства и выгоды. Он был способен на хладнокровное убийство. У нее возникли неприятные ощущения в желудке. Тело покрылось холодным потом. Внезапно она почувствовала, что не может больше лежать на влажных, липких простынях под грудой тяжелых одеял. Ей требовались живое тепло и соседство мерцающего огня.
Она села на кровати и потянулась за одеждой. Единственной вещью, оказавшейся под рукой, был тяжелый темно-синий халат, который она позаимствовала в ванной комнате на первом этаже. Она нетерпеливо натянула его на себя: рукава спускались до середины пальцев. Полы были настолько длинны, что доходили до пола.
Пробираясь ощупью вдоль стены, Алана ступила вниз, в чернильную темноту лестницы. Гостиная была пуста, свет в ней не горел. Зола в камине холодная и бледная, как луна.
Раф сегодня вечером в доме вообще не появлялся. Алана не видела его и не разговаривала с ним с тех пор, как убежала от него в лес. После того как улеглась ее паника, она ждала Рафа около тропы.
Он не пришел.
Наконец, когда луна в тусклом великолепии поднялась над Разбитой Горой, Алана сдалась и пошла в дом, дрожа от холода и одиночества.
Она чиркнула спичкой о каминный камень. При свете мерцающего огонька взглянула в ящик для дров. Там лежала горстка лучин для растопки и несколько небольших поленьев. Недостаточно, даже чтобы разжечь хороший огонь в камине, не говоря уже о том, чтобы согреть ее.
Негромко выругавшись, Алана захлопнула крышку ящика. Повернулась, чтобы идти наверх, назад, в постель, и вдруг застыла.
Неуловимый звук доносился сквозь стены, далекий плач, что принес с собой легкий горный ветерок.
Незнакомая приятная музыка с легким оттенком горечи заставила Алану застыть на месте, ей хотелось еще и еще слушать эту мелодию. Она задержала дыхание, напряженно вслушиваясь в доносящиеся звуки, ее охватило сильное волнение. Музыка нежно обволакивала ее, дразнила слух, подбиралась к кладовым ее памяти, извивалась в ночи, подобно рыболовной леске, с изяществом и красотой, устремляющейся вперед, словно по мановению волшебной палочки, при каждом всплеске энергии, при каждом ритмичном движении.
Алана вслепую двигалась по дому к входной двери, завороженная неуловимыми звуками. Она отворила дверь, тихо прикрыла ее за собой и затаила дыхание, прислушиваясь и оглядываясь вокруг.
Слышен был смех, принесенный ветром, виднелись яркие квадратики света, падающего из окна последней хижины. На занавешенном окне вырисовывались темные силуэты, видны были безмолвные движения рук, слышен смех. Но музыки не было.
Ни транзистор, ни магнитофон не могли издавать столь чарующие звуки, которые проникали в душу Аланы, минуя любые преграды на пути, обращались к ней на языке более древнем и убедительном, чем слова.
Она не обнаружила и другого источника звука. Из трех хижин, что стояли к востоку от охотничьего домика, только одна освещалась и взрывалась смехом, стоило игрокам проиграть или одержать маленькую победу. Две другие хижины были пусты и темны, как сама ночь. Даже темнее, поскольку в хижинах не было ни луны, ни звезд, которые освещали бы их изнутри.