Я решил провести пару недель с родителями, прежде чем уехать в путешествие по Италии. Беззаботно проходила неделя. Мы долго и часто гуляли, часами без устали разговаривали, много пили и ели. Я наслаждался присутствием близких мне людей, для каждого разумного человека такие моменты должны быть бесценными. Например, мамины тёплые руки, их касание к моим щекам. Утром она приходила будить меня, садилась рядом и я крепко прижимался к её коленям, а она гладила меня по волосам. Дом, милый дом, в нём уютно, тепло и безопасно! Как же мне этого не хватает в Нью-Йорке, когда в дождь смотришь из окна общежитского корпуса на прожитый день. В своей беззаботной лени я совершенно перестал смотреть за собой: лохматые волосы, борода, ленивая походка, когда идешь и шаркаешь тапками по полу.
В один из дней, как и прежде проснувшись, я подошёл к окну, чтобы поприветствовать новый день. Дядюшка вновь сидел в беседке и дремал. Ох, уж эти пожилые люди! Встают рано, спят в обед, еле доходят до ночи. Отца не было дома. Мать, как и прежде занималась домашними делами. Она-то и утолила моё любопытство. Я не хотел спрашивать у отца, а мама никогда не умела держать тайны, поэтому выведать у неё почему Эйнгель решил впервые за долгое время навестить нас, было легкой задачей.
Около двух месяцев назад у дядюшки случился инфаркт. Врачи выписали его, но предупредили, что жить ему осталось полгода. Отец не хотел, чтобы брат, проживший всю жизнь один, умирал с мыслями о боли и одиночестве. Поэтому дядя Эйнгель был тут. Мне кажется, отец привёз его силой, но по-моему, дядя не жалеет об этом. Мне стало тяжело от услышанного, сердце кольнуло, мурашки пробежали по телу, как от этого противного ветра, который так часто докучал, глаза наполнялись слезами. Мне стало больно от осознания близкой смерти. Оказалось, я весьма сентиментален. Я знал его плохо, но он был братом моего отца и мне было не всё равно. Не знаю отчего, возможно, человечность или жалость или что-то ещё, но мне хотелось побыть с ним, и подарить ему часы своего общения. Пусть даже он не готов к этому.
Мать недоумевала от того, когда я начал шарить по банкам с травами, всё обнюхивая и бросая в заварник. Она предлагала помочь и говорила, что не следует бросать столько чабреца вместе с зверобоем. Но я её не слушал. В голове у меня были совсем другие мысли. Словно мальчишка я хотел угодить Эйнгелю, но не знал как. Мне хотелось сделать для него что-то прямо сейчас, и я не медлил. Наверняка, со стороны это выглядело очень глупо и нелепо.
Поднос дрожал у меня в руках, чашки касались друг друга и звенели. Эйнгель проснулся от моего шума, потёр уголки рта и принялся протирать свои окуляры.
– Что ты делаешь, Ричард? – прохрипел он, ещё не пробудившимся безжизненным голосом.
– Я принёс нам чай, – показал я глазами на поднос в руках, пытаясь быть милым и ненавязчивым, – Мама занята, а мне так хотелось с кем-то посидеть, поговорить, а дома только мы втроём, поэтому выбор пал на вас.
Поднос я поставил на кофейный столик, наконец избавившись от него. Столик отец сделал сам из сруба липового дерева, мне тогда было лет девять. От него, как будто до сих пор, веяло сладким весенним ароматом. Я налил дяде чашечку чая, положив на край блюдца два кубика сахара и подал ему. Проделав тоже самое для себя я сел рядом в кресло. Мы молча наслаждались моим терпким чаем, имеющим какой-то горьковатый привкус. Я молча пил и в ужасе морщил лоб от того, что я натворил с этим напитком. Я выжидающе смотрел на дядю, опасаясь, что он может воспринять это как злую шутку. Но он улыбнулся и его улыбка показалась мне весьма искренней:
– Изумительный чай! Ты научился этому в Америке? – он смотрел прямо, не поворачиваясь ко мне.
Мне сразу стало легче. Возможно, ему и вправду понравилось. Смотря на то, как он подносит чашку к губам, мне самому начинал нравится этот чай.
– Что с тобой, Ричард? – старик спокойно задал этот вопрос, продолжая смотреть вдаль. – Я чувствую, что тебе неловко рядом со мной.
– Дядюшка Эйнгель, с чего бы это? – вероятно годы брали своё, и, как говорится, опыт не пропить! Не пропить чаем, конечно же, чаем…
– Ты знаешь о том, что я умираю, верно? – он посмотрел на меня с улыбкой.
– Да, – вздохнул я тяжело. Не отрывая от него взгляда, мои глаза сосредоточенно сузились.
– Поэтому тебе неловко. Тебе меня жаль, – произнес он это уверенно, но спокойно.
Я не знал что на это ответить. Сказать, что жаль, прозвучало бы как-то унизительно. Сказать, что нет, показать безразличие.
– Я не понимаю, как с этим жить теперь, зная это. – вырвалось из моих уст словно скороговорка. Хотелось прикрыть руками рот, чтобы больше не сказать ничего лишнего.