Дядя усмехнулся и передал мне пустую чашку. Он, всё же, выпил чай до последней капли. Я спросил будет ли он ещё, на что он отрицательно помотал головой.
– Ты хороший парень, хотя мы плохо знаем друг друга. Мне не довелось общаться с тобой чаще, как следовало бы. Твой отец выразил огромное сочувствие и любовь тем, что привёз меня сюда, несмотря на мои возражения. Все эти годы я замыкался в себе, мне было тяжело жить с болью в груди. А теперь эта боль съест меня полностью, решив прекратить моё бренное существование. Я не жалею об этом. Поверь мне на слово. Поэтому не стоит меня жалеть. Будь прежним. Возможно, я наконец обрету свободу.
Он неловко сунул руку в карман, а другой поправил очки и замолчал.
– Вы хотите, чтобы я ушёл? – посмотрел я на него слегка смущённо.
– А ты хочешь уйти? – он всё еще теребил оправу очков.
– Я не хочу вам мешать.
– Тогда оставайся. Ты мне не мешаешь. Отнюдь. Мне приятно твоё присутствие, – наконец-то он улыбнулся и посмотрел в мою сторону.
– Тогда можно вопрос? – я заерзал в кресле, подбирая под себя ноги, словно тринадцатилетний мальчуган.
– Задавай сколько хочешь, – он продолжал смотреть на меня заинтересованно. Я знал, что ему есть что рассказать и мне хотелось, чтобы он рассказал. Хотелось узнать его лучше.
– Дядя Эйнгель, какая боль вас мучает всю жизнь? Простите, если я резок, – я сам растерялся от того, что задал такой вопрос, но его это не смутило. Дядя помолчал немного и вновь уставился куда-то вдаль.
– Ты никуда не торопишься? – внезапно спросил он тихо.
– Нет. Мне некуда идти, – я приготовился слушать и внимательно уставился на него.
– Я не хочу умирать с тем, что у меня на душе. Можно я расскажу тебе? Ты молод, крепок, у тебя всё впереди: женщины, любовь, дети, старость… У меня же только мои воспоминания, это всё что у меня есть, это мои дети и моё сокровище. Я хочу познакомить тебя с ними.
Он говорил это так, будто неловкий мальчишка пытался признаться в чём-то маме. Я был весь во внимании, в нетерпении. Мне было безумно интересно услышать всё, что он скажет.
Эйнгель тяжело вздохнул, достал из кармана увядший в цвете платок, крепко сжал его и медленно положил руку на парализованное колено. Он не говорил больше ничего лишнего, пытаясь экономить время. Он показал на чайник, подав жест слегка поднятым подбородком и я снова налил ему чашку моего почти остывшего зелья. Может, это оно подействовало на него так? Может, это сыворотка, раскрывающая тайны и развязывающая языки молчаливым старикам? Он смочил горло, сделав глоток и начал свой рассказ.
– Мне было девятнадцать лет, когда я впервые сбил советский самолёт, – он произнёс это и по моему телу пробежали мурашки. Дядюшка закатил глаза, зарывшись в память и продолжал. – Сбил! Пилот погиб, но тогда я этого не осознавал. Радовался этому, дурак! Затем в течении двух лет службы на восточном фронте я сбил ещё двенадцать. Руководство было мною довольно, я был герой своего отряда. Меня наградили, повысили в звании и я стал пилотом «Мессершмитта -110». Это была тяжёлая двухмоторная машина, вооружённая двумя пушками и четырьмя пулемётами. Это была акула в небесном море. Машина для убийства. Итак, весной 1943-го меня направили на Тамань, разобраться с советскими ночными истребителями. Так я стал ночным истребителем. За первый месяц службы я сбил семь вражеских истребителей. Всё шло по плану, мы истребляли ночных ассов, налеты прекращались, но они сменили тактику и становилось всё тяжелее выследить их. Нам нужна была победа и никак иначе. Я был не единственным ассом и без меня в небе могли управиться. Но я был единственным хорошо говорящим на русском языке. Отталкиваясь именно от этого, руководство решило сделать из меня лазутчика.
Дядя затих, чтобы смочить охрипшее горло всё тем же остывшим чаем. Я предложил сделать горячий, но он отказался. Откашлявшись и небрежно потирая влажные губы, он поставил чашку на столик.
– Тебе интересно? – решил он поинтересоваться прежде, чем продолжить.
– Конечно! Я знал, что вы были участником военных действий, знал, что были летчиком, но ничего более. Вы даже и не представляете, как всё это интересно!
Дядя почесал лоб, после расковырял грязным ногтем ссадину. Видимо, Эйнгель ударился обо что-то, так как остался небольшой след и он ему не давал покоя и вспоминая он пытался его расковырять. Взглянув на меня сквозь призму очков он будто опомнился и пришёл в себя. Наконец вспомнил о чём был прежний разговор, он продолжил:
– Я рад, что ты сейчас тут, – снова пряча руку в карман промолвил дядя.