Очередная бомбовая гроза над Мадридом только что прошла, когда Арман сел в броневик и двинулся через задымленный город, подсвеченный заревами. С болью проехал Арман мимо свежих руин в рабочем квартале Тетуан, рядом с ареной для боя быков. Надо же самому осмотреть позиции противника! Там, под носом у мавров, он успел поругаться с командиром отряда анархистов, тот нагло обвинил танкистов в трусости и уверял Грейзе, что позиция марокканцев неприступна. Надо было этому горлопану, пьянствующему под знаменем «Смерть или победа!», показать, как воюют настоящие танкисты.
В засаде стоял с открытым люком старенький, закопченный танк, изредка постреливавший с места; экипаж из двух молоденьких испанцев.
Арман забрался в этот танк, механик-водитель и башнер его сразу узнали. Танк решительно атаковал позицию марокканцев.
А назавтра в Алькала-де-Энарес у отеля «Сервантес» появился связной на мотоцикле с коляской. Пакет от генерала Гришина: «…предлагаю срочно явиться…»
Предчувствие если не беды, то какой-то неприятности.
Арман невесело взглянул на памятник Сервантесу против отеля. Пожалуй, Санчо Панса прав, предпочитая, чтобы ему прежде загадки давали ее отгадку.
Чтобы не нарушить работу штаба Мадридского фронта, командование решило перебраться в здание министерства финансов. Там пустовали подземные подвалы-сейфы — бронированные казематы, где когда-то хранились золотой запас страны, валютный фонд, ценные бумаги. Подвалы, иные на глубине трех-четырех этажей, кое-где расширили, устроили вентиляцию, протянули туда кабель, обставили кое-какой малогабаритной мебелью. В этих комнатах с металлическими стенами обосновался генерал Миаха со своим штабом.
Арман застал в бронированном подземелье Хаджи Мамсурова. Тот сказал, что Берзин узнал о последнем бое Армана в Университетском городке и рассердился. Ждет Армана у себя в отеле «Палас». Там лазарет, но в левом крыле осталось несколько номеров с постояльцами.
Берзин хмуро поздоровался с Арманом и, не пригласив сесть, спросил:
— Для чего тебя оставили здесь, Пауль? Чтобы ты очертя голову играл в жмурки с новыми бронебойными снарядами «бофорс»? Решил показать этому анархисту безумство храбрых? Однако не славу нужно петь такой храбрости, а ругать за нее! Категорически запрещаю подобные променады под прямой наводкой противника! За каким дьяволом тебя понесло к зданию философского факультета? Самый опасный участок в Университетском городке! Несколько германских пушек в засаде. Окна первого этажа — как амбразуры…
— Дело в том, что я не успел сдать экзамен на отделении философии Рижского университета. И увез «хвост» за собой в Париж. Идеалистическая философия Канта. Вот я и решил сдать экзамен в Мадриде. Не все равно, где факультет? — Арман раскатисто, самоуверенно рассмеялся.
— Ты, кажется, считаешь себя очень остроумным? — Глаза Берзина стали жесткими, ледяной тон не предвещал ничего хорошего. — А мне, Пауль, почему-то не смешно. Вот не на шутку меня разозлить тебе удалось. Юморист-самоубийца… Если бы я принимал у тебя экзамен по философии Иммануила Канта, я бы влепил тебе двойку. Ничего ты, Пауль, не понял в его «Критике чистого разума», в его учении о целесообразности и красоте. Чем бесстрашнее человек, тем большей опасности он себя подвергает в момент, когда ему отказывают тормоза. В танке твоем тормоза в порядке, чего не могу сказать о его бывшем командире.
Арман готов был провалиться сквозь землю, румянец выступил на его впалых щеках.
— Ремонты, запасные части, занятия, — невнятно оправдывался он. — Затосковал по горячему делу, по танку. Защищать Мадрид в тот момент, на том участке было просто некому. Я ведь не демобилизовался!
— А я демобилизовался? Меня ты не считаешь защитником Мадрида? Я ни разу не стрелял из орудия. Не прострочил ни одной ленты из «максима». Только один раз палил из маузера в пилота, который вел «юнкерс» на бреющем полете. Если бы ты помчался в атаку со своим экипажем — полбеды. Ты же хвастался, что, когда идешь в бой со своими Лысенко и Мерсоном, у танка и броня толще. Но ты нырнул в башню и поскакал с зелеными сосунками. Может, и хорошие ребята эти испанцы-новобранцы. Но все же не экипаж капитана Грейзе! Не для того Хосе Диас просил тебя оставить, чтобы ты цирковые номера представлял между медицинским и философским корпусами! Знаю, ты давно интересовался театром. Но не цирком же! — Берзин говорил, не повышая голоса, спокойным тоном, но в нем слышались злые нотки. Приходилось говорить неприятные вещи человеку, которого он любит, кому доверяет. И больно утратить хотя бы крупицу этого доверия. — Чтобы это было в первый и последний раз!