— Не один, а два таких первых раза на моей совести. Не сердитесь. Обещаю, не повторится…
— Не повторится прежде всего потому, что я запрещаю тебе безрассудно себя вести. И ты не посмеешь меня ослушаться! Не забывай, что и смелость должна быть осторожной и риск — умным. Да, запрещаю. Но одновременно обещаю не жаловаться Альфреду на его младшего, не всегда разумного брата.
Арману было вдвойне стыдно, потому что ухарство на переднем крае — против его собственных взглядов и принципов. Сколько раз сам предостерегал на занятиях молодежь — и на тебе… Он покраснел и, пытаясь избавиться от неловкости, а может быть, желая прервать жестокое нравоучение, неожиданно для Берзина, с волнением прочел по-латышски Яна Райниса:
— Каждый из нас обязан делать все для того, чтобы остаться жить и жить, — сказал Берзин раздумчиво. — Как можно дольше обнимать людей добрым дыханием! Но будь созвучен зову бури, а не бурному азарту минуты! Перед каждым из нас закроет солнце черная дверь. Но пусть наше расставание с солнцем произойдет как можно позже. Я тоже не боюсь не быть. Но чтобы остаться жить и жить, как это удалось Райнису, нужно сделать как можно больше добра людям и не торопить свою разлуку с солнцем… Прошла только неделя, как ты стал Героем Советского Союза. Ты хорошо представляешь меру своей ответственности? И как будет счастлив Альфред, узнав об этом постановлении ЦИК СССР. «…Образцовое выполнение специальных и труднейших заданий правительства…» — Помолчав, он добавил: — Наверное, ты сегодня подумал… Ян Карлович не в духе и потому сделал такой строгий выговор. Я навсегда запрещаю тебе дешевое мальчишество! Подставлять под пули и осколки свой лоб, когда мы каждый день несем невосполнимые потери… Подумай об этом, Пауль!..
Берзин согласился с Арманом, что боевой дух, стойкость защитников Мадрида повысились. Но его возмущает, иногда пугает безграмотное и бесталанное военное командование. Никак не могут договориться между собой командующие, штабисты Мадридского и Центрального фронтов. Двоевластие, неразбериха, путаница, бестолковщина, разногласия, по-пустому спорят, не могут поделить между собой войска. Опаздывают с боевыми приказами, медлят с контрударами. И это потерянное время оплачивается кровью патриотов.
Берзин заговорил по-латышски:
— Противник слишком хорошо осведомлен о наших замыслах. — Он ходил из угла в угол, потирал лоб или поглаживал свой начавший седеть ежик — признак сильного волнения. — Идет утечка информации. Я убежден, что где-то в штабе сидит офицер из «пятой колонны». А я бессилен. Нужна контрразведка, а ее нет. Если бы не Хосе Диас и Центральный Комитет компартии, вся оборона Мадрида давно бы развалилась…
Вынужденная посадка
Фашисты настойчиво наступали на Малагу. Надо было во что бы то ни стало остановить их натиск, и отряд Хосе Муньоса Гарсиа, находившийся под опекой Артура, подрывал дороги, мосты, ведущие в Малагу из Гранады. С 25 января по 4 февраля 1937 года было уничтожено пять мостов. Во всех операциях принимала деятельное участие невысокая, худенькая, но выносливая, сильная духом переводчица Хосефа — Елизавета Паршина.
Наверное, не только Артур, но и Хосефа, и Хосе Муньос Гарсиа, и легко раненный в грудь жизнерадостный подрывник, отказавшийся отправиться в лазарет, и молчаливый шофер Паскуаль надолго запомнили печальное расставание с Малагой.
Неистово цвел в садах и палисадниках миндаль, но его горьковатый аромат заглушали запахи горелой земли, резины, пороха.
Подрывники должны оставить Малагу последними, чтобы по приморскому шоссе успели уйти на восток толпы беженцев и группы безоружных парней, которые так и не дождались винтовок. Хосе со своими отпальщиками должен своевременно взорвать мост — не раньше и не позже самых критических минут… Чтобы взрыв не вызвал на шоссе панического бегства, которое испанцы называют «чакетео», когда бегут без оглядки, сбросив с себя даже жакеты…
Артур не собирался со своим отрядом принимать участие в «чакетео» после ухода из Малаги. Нужно сделать все, чтобы приморское шоссе стало непроезжим и непроходимым для франкистов.