— Пиши!
— Я не знаю, что писать.
— Ах, не знаешь? Кто ты по специальности?
— Физик, преподаватель университета.
— Учитель, значит.
— Учитель.
— Ты бил учеников?
— Помилуйте, да это же взрослые люди!.. Чуть ли не ровесники ваши.
— Не бил, значит? Ну ладно. А тебя когда-нибудь били? Отвечай: били?
— Мать… однажды. Мне тогда было пять лет… Один раз.
— Всего лишь один раз?
— Да, — ответил Андриан самым решительным тоном. — Всего лишь один раз, да и то матери было так стыдно, что она никогда больше пальцем меня не тронула.
— И в школе тебя не били?
— Нет.
— Небось хорошо учился?
— Да.
— Ну тогда ложись сюда, на письменный стол. Придется мне стать твоим учителем. Я тебя научу писать.
Старый профессор не шелохнувшись сидел на стуле, куда его усадили в начале допроса.
— Ну как, не передумал? Может, теперь сообразишь, что от тебя требуется? Садись в угол и пиши!
— Да нечего мне писать! То есть, если вы желаете подтверждение в письменном виде, я могу написать, что никакой вины за собой не признаю. Политикой я не занимался. О преступлениях, в которых вы меня обвиняете, я и понятия не имею, они вообще чужды моим жизненным принципам. Я никогда…
— Не твоя специальность, так, что ли? — засмеялся молодой человек, размахивая линейкой перед носом старого профессора.
— В точности так. Не моя специальность. К политике не проявлял никакого интереса. Пожалуй, это недостаток… но…
— Это мы уже слышали. Кончай дурака валять! Будешь признаваться?
— Я все сказал.
— Тогда ложись сюда, на стол. Да поживее!
Старик, замерев, сидел на стуле и не двигался.
— Ложись! Ты, видно, все еще не понял, что со мной шутки плохи. — На лице молодого человека сквозь тонкий слой пудры пробился румянец гнева. — А ну ложись!
И тогда старый профессор медленно взобрался на письменный стол. Лег так, как, ему казалось, ложатся провинившиеся ребятишки в школе, только брюки спускать не стал. Ведь он даже в бытность свою школяром не видел экзекуции. У них, в сельской школе, была очень добрая учительница, и он лишь понаслышке знал, что учителя наказывают детей розгами. Он лег, как, по его представлениям, следовало ложиться в таких случаях, и закрыл глаза руками.
— Умеешь писать?
Андриан, уткнувшись ничком, молча качнул головой.
Упругая линейка резко просвистела в воздухе и опустилась — уже ребром.
— Будешь писать? — линейка просвистела второй раз.
— Умеешь писать? — тот же свист в третий раз.
— Будешь писать? Умеешь писать? Будешь писать? Умеешь писать?
Слезы на глазах старого профессора высохли. Он почувствовал в себе силу, зная, что не станет оговаривать самого себя, не станет клеветать на других. Теперь ему не было нужды закрывать глаза руками.
И вот, лежа на столе под ударами, сыплющимися на спину и затылок, он вдруг увидел возле самой головы объемистую пепельницу, полную окурков. Иные папиросы были выкурены лишь наполовину, другие и вовсе чуть ли не целые.
Источавший парфюмерные запахи молодой человек с синевато-серым лицом нервно работал линейкой, а раскрасневшийся от волнения старик, на голове которого после стрижки наголо едва начала пробиваться седина, осторожно шевельнул рукой. Затем естественным неторопливым движением, словно он всю жизнь только этим и занимался, профессор Андриан протянул руку к пепельнице. Чуть выждал, затем запустил туда пальцы и выгреб окурки.
— Умеешь писать? Будешь писать? Умеешь писать? Будешь писать?
Старый профессор медленно подтянул к себе полную горсть и сунул окурки в нагрудный карман пиджака, который портные называют кармашком для сигары, а иные щеголи украшают цветным шелковым платочком. В тот карман, где он несколько десятилетий носил свое любимое вечное перо фирмы «Ватерман» вплоть до того момента, когда при обыске перед баней у него не отобрали это с точки зрения тюремных правил во многих отношениях опасное орудие. Снабженная золотым пером, ручка представляла собой ценность; будучи письменной принадлежностью, подлежала особому запрету, а в качестве металлического предмета могла быть использована при подкопе стены или для повреждения оконной решетки, равно как орудие самоубийства, а стало быть, как вспомогательное средство при побеге любого рода…
Ударов он почти не ощущал, но слезть со стола без посторонней помощи не смог. Молодой человек звонком вызвал конвойного, и тот ухватил профессора под мышки.
— И меня мучаете, и себе вредите, — устало проговорил молодой человек. — Рекомендую одуматься к нашей следующей встрече.