Когда Андриан вернулся в камеру, сотоварищи без лишних слов высвободили ему целую койку, хотя к этому моменту там спали четверо. Старосте достаточно было, не отрываясь от шахмат, лишь бросить взгляд, чтобы убедиться: привычная процедура проходит как надо, безо всякого приказного вмешательства.
Старый профессор, скрипя зубами от боли, перевернулся на живот и с полчаса неподвижно пролежал в этой позе. Затем сделал матросу знак подойти.
Здоровяк матрос наклонился к Андриану, подставив ухо к его губам.
— В нагрудном кармане… — проговорил Андриан.
Матрос не мог взять в толк, чего старик хочет.
— Достаньте у меня из кармана и раздайте остальным.
Матрос выгреб из кармана лежащего ничком старика обгорелые, раздавленные окурки и просыпавшийся табак весь до остатней крохи. Затем, простерев свою широкую ладонь, показал окружающим подарок.
Настала тишина. Расходясь волнами, она захватывала все более широкие круги, пока не проникла в самые отдаленные уголки камеры. Тишина была столь полной и абсолютной, что встревожила расхаживающего взад-вперед по коридору тюремного надзирателя. Он подскочил к камере и прижался глазом к круглому отверстию в двери… Но через отверстие, во всех тюрьмах мира именуемое «иудиным оком», надзиратель не увидел ничего из ряда вон выходящего. Сто семьдесят четыре арестанта никуда не сбежали и даже не померли. Просто умолкли. Этот непрестанно галдящий, шумливый, не способный утихнуть ни от каких угроз и принуждения неугомонный люд погрузился в благоговейное молчание.
Но лишь на минуту. В следующий момент они снова шумели, смеялись, ссорились из-за какого-то очередного дележа. Коридорный успокоился и продолжил свой привычный обход.
Старый профессор проспал два-три часа; если лежать без движения, то боли не чувствуешь. Когда он проснулся, инженер — специалист по исчислению вероятностей присел на край койки.
— С обеда осталось немного баланды, — предложил он.
— Спасибо. Есть совсем не хочется.
— Понятно. Зато водой с сахаром я вас напою и даже спрашивать не стану, хочется вам или нет.
Профессор маленькими глотками с удовольствием прихлебывал подслащенную воду.
— Говорить вам не трудно?
— Ничуть.
— Тогда расскажите, что было на допросе. Насколько я могу судить, проходил он довольно бурно. В чем вас обвиняют?
— Во время одного из заседаний я заявил, что не в моей компетенции определять, кто является вождем человечества.
— Разумеется, вы отрицали.
— Отчего же? Я вполне мог сказать это. Не помню, где и когда, но вполне мог высказаться в таком духе. Без всякой, знаете ли, задней мысли. Просто чтобы отвязаться от излишних вопросов. Я всегда отговаривался такой фразой, чтобы меня оставили в покое.
— Ай-ай-ай, профессор! А еще распинались, будто ни в чем не виноваты. Да это бесспорный десятый пункт — контрреволюционная агитация. Вы — поразительнейшее исключение на общем фоне, поскольку единственный из всех действительно изрекли нечто предосудительное. Уж какие тут люди с прошлым попадаются, но и тех ни в чем уличить не удается, разве что оклеветать, будто бы они бог весть что говорили. Ну, да это сущий пустяк: максимум десять лет и отбывание срока не в самом худшем месте. Хотя трудно предсказывать заранее. Может, отделаетесь пятью годами… Значит, вы чистосердечно признались. Что ж, самая разумная форма поведения: чем скорее избавиться от допросов, тем лучше. Стену лбом не прошибешь…
— На допросе я заявил: вполне возможно, что я и говорил нечто подобное.
— Ну и молодцом! Легкая уступка во имя главного: Советский Союз и дело социализма превыше всего. Так что вы избрали неплохой выход… Но тогда… чем это объясняется? — он указал на спину профессора.
— Видите ли, этот молодой человек потребовал, чтобы я назвал сообщников. «Сообщники»! Неслыханно!
— Ага, значит, участие в преступной организации! Тогда, конечно, речь зашла и о вредительстве. Шпионаж и террор тоже по вашей части, не так ли?
— Он велел мне все изложить в письменном виде.
— Понятно. Расхождение во взглядах, — он снова указал на спину профессора, — произошло на этой почве.
— По-моему, не составляет труда вычислить это, — с досадой произнес Андриан.
— Вот тут вы ошибаетесь, профессор. Есть люди, которые считают упорство, отрицание вины излишним…
— Излишним?
— Вот именно. Некоторые полагают, что проще назвать какое-нибудь имя… скажем, человека, о котором наверняка известно, что он и без того уже здесь, а может, еще в прошлом году…