Что-то вроде улыбки промелькнуло на лице незнакомца.
— Каждый всегда другого считает придирой.
— Святая правда! Вот ты спроси мою жену: «Что за человек Мишка?» Это я, значит. Ну она тебе и наговорит: «Лодырь. Деньги все как есть пропивает. Никакого с ним сладу нету». При том, что дома от меня и слова не добьешься, зато она за двоих языком работает. Нудит, зудит, как тупая пила. Ну а я знай себе помалкиваю — ей в отместку. Когда невмоготу становится, я — бац на боковую! Сапоги скину, повернусь лицом к стенке и пошел задавать храповицкого; это верней всякой пилежки действует. Конечно, ежели в доме спать приходится. Потому как зимой, к примеру, я на конюшне сплю, на зиму я к лошадям приставлен.
— Не худо дело.
— Не то что не худо, а самое что ни на есть наилучшее. Да и выгодное, я тебе скажу. Ежели лошадь имеется, то и дров, и корма домой вовремя завезешь. Ну, и слава по селу о тебе идет: «Какой работящий наш Мишка!» Мать ты моя родная… «Ни днем, ни ночью не дает себе роздыха!» Вот так-то, брат!.. Знамо дело, уход за лошадью требуется. Кормить, поить — все в положенный час, тут я слежу строго. Но скребницей пройтись, лоск навести — это уж увольте; этим пусть занимается тот, кому лошадь запрягать. Вычистит — хорошо, не вычистит — и так сойдет. Вот и стала лошадь что старая попона: хлопнешь по спине ладонью, и пыль столбом. Не нравится — не хлопай и вообще скотину не бей. Верно я говорю?
— Не знаю.
— Вот эта коняга, к примеру, — он обернулся к лошади, спокойно стоявшей позади, — ни кнута, ни тумаков не пробовала. Ежели выведет из терпенья, я только ейную мать недобрым словом помяну: для умной лошади этого и достаточно, хозяином к ней не дурак приставлен.
Незнакомец кивнул. Ему нравился этот словоохотливый старикан, и он рад был избавиться от должности караульщика: не работа, а безделье, и думы неотступно одолевают.
Мишка вот уже годы был единственным и, можно сказать, признанным на селе углежогом. Он занимался этой работой с оттепели и до уборочной страды, но два-три раза за «сезон» у него менялись подручные. Сама работа была не из легких, да и парней, кого помоложе и покрепче, сюда не заманишь: кому охота с утра до вечера с углем возиться, когда и вечера все заняты, даже субботние. Если в кучах, присыпанных землей, головешки еще не прогорели, то их и субботним вечером не оставишь без присмотра. Что же это за жизнь? Разве можно чувствовать себя человеком, если даже на субботу домой не выберешься, а значит, и в баню не сходишь! Сперва чтоб помыться, затем, плеснув на раскаленные камни холодной водицы, как следует попариться, затем, облачась в чистое исподнее, с раскрасневшимся, блестящим от пота лицом, прямо как есть — в рубахе и подштанниках — прибежать домой, опрокинуть стопку, а то и две, затем одеться честь по чести и посиживать дома — если зима, а летом сесть на завалинке да по сторонам глазеть. К соседу наведаться тоже недурно или под окошком у знакомого постоять и с каждым прохожим задорным словцом перемолвиться: кому шутку бросить, кого усмешкою подначить, — без такого удовольствия и пожилому не обойтись, не говоря уж о тех, кто помоложе. Ежели человек даже субботнего вечера лишен, тогда, выходит, медведю и то лучше живется, медведь в тайге по крайности хоть сам себе хозяин. Отрезанный от дома человек ничтожнее белки, живущей на дереве; белка, к примеру, заранее чует дождь и посвистыванием оповещает об этом своих собратьев и прочих таежных обитателей. Человек же и повинность в тайге только ради того отбывает, чтобы затем домой воротиться. Парню, у которого на селе зазноба осталась, небо с овчинку покажется, ежели целую неделю на отшибе бобылем сидеть…
Так что Мишке приходилось соглашаться на любого подручного без разбора. Однако ему самому тоже не хотелось по субботам в тайге торчать, поэтому он старался подгадать так, что с пятницы закладывал дрова в яму, по субботам с утра присыпал их землей — как положено, толстым слоем, иногда даже с лихвой, но поджигал лишь в воскресенье под вечер, а то и в понедельник.
Дрова должны были гореть медленно — тлеть, иначе из них получались не угли, а пепел. Иногда случалось так, что выгорал уголь только к субботе. В таких случаях Мишка лишь таскал дрова и складывал их в ямы, но не поджигал всю неделю — иначе уголь был бы готов аккурат к воскресенью. Если к нему приставали с расспросами, когда, мол, будет уголь, у него всегда был наготове ответ: «Почем я знаю, мать вашу?.. Это вам не фабрика: бывает, яму вскроешь, а там заместо угля одна зола!..»
Вот и случалось иногда, что в самый разгар страды кузнецы по два-три дня простаивали без дела. Конечно, углежога с работы не выгоняли: кем его заменить? Но он и сам чувствовал себя неловко из-за проволочки. А подыскать подручного, который бы согласился по субботам быть на подхвате, никак не удавалось. И без того на эту работу шли распоследние лодыри, кто норовил убраться от начальства с глаз долой, либо те, кому по душе было на досуге мастерить какие-нибудь поделки, либо же охотники поспать. Конечно, был выход из положения: субботней ночью присматривать за углем в одиночку, но на это Мишка не согласился бы ни за что на свете.