А вот плотник всегда оставался плотником. И мог стать плотником тот, кто был способен хоть кое-как обтесать бревно и, конечно, взвалить его на плечо. Хорошо было и портному, если он пользовался расположением даже самого мелкого начальника. И… Но я вдруг заметил, что все здесь обстояло так, как везде на земле. Так чего ж тут об этом рассуждать…
Нашего доктора полагалось величать главным врачом. После окончания приема поздним вечером начиналась самая трудная работа. Мы просматривали список зеков, которых следовало освободить от работы, много имен вычеркивали, чтобы больных было не больше, чем разрешалось «процентами». Кроме температурящих тяжелобольных, всегда находились такие, кому необходимо помочь, дав денек отдохнуть. Много их было, очень много. В мою обязанность входило учитывать тех, кого доктор вычеркивал, и следить, чтобы через день-другой и они получили бы освобождение. Об этом следовало помнить и стараться протолкнуть вперед тех, кто поскромнее. Но ведь и симулянтов нельзя было вышвыривать, они тоже имели право на жизнь. Сложные уравнения…
Во время этой работы наш доктор вел себя очень прилично, охотно со мной разговаривал. Конечно, не так, как Баев. Здешний доктор всегда соблюдал большую дистанцию между собой и санитаром, ввиду чего и я глядел на свое новое начальство глазами ординарца и соответственно его оценивал. Приземистый, смуглый, с маленьким ртом, доктор был человеком не очень умным да и врач не ахти какой. В лучшем случае средний…
В конце месяца, когда мне приходилось составлять статистические данные, мы оказывались в самом затруднительном положении. Освобождать от работы можно было только тяжелобольных, да и то с трудом. В такое время доктор обычно становился снисходительным и даже спрашивал моего совета. В подобной скверной ситуации мы как раз и очутились, когда прибыло распоряжение об отправке тридцати человек с «Кирпичного завода» на отдых в Норильск-второй.
Список составили быстро. Правда, в него можно было вписать и сотню, но для нас освободиться даже от тридцати больных, но с нормальной температурой зеков не было пустяком. С готовым списком я сразу пошел по баракам, и тридцати отобранным счастливчикам велел отправляться в медчасть.
Все больные считали, что великое счастье привалило им благодаря доброжелательности доктора и протекции санитара. Наши больные, конечно, знали, что они больны, но все же считали себя не такими уж больными, потому что немного и симулировали. Постанывали, когда у них ничего не болело, и орали, когда ощущали хоть малейшую боль, — это была, так сказать, законная самозащита. Вот если б они были дома, думали такие больные, там они могли бы работать для своей семьи, для себя, по своей специальности, на привычном рабочем месте; конечно, дома они не были бы больными. А если б и приболели малость, то быстро и выздоровели бы…
Так восприняли свою удачу двадцать девять зеков из тридцати. Но один отказался наотрез, заявив:
— Не поеду. Не хочу отдыхать.
Звали его Иван Латышев.
Двадцать девять человек вышли, один остался — мы задержали его в медчасти.
Плотник Иван Латышев рослый, голубоглазый, светлоусый мужчина с крепкими руками. И руки, и плечи у него мускулистые, да и спина сильная, только сгорбилась немного от постоянного таскания бревен.
А лицо вот бледное, желтовато-зеленое. Когда он чем-то взволнован, мгновенно краснеет. Даже при мимолетном взгляде заметно, и в истории болезни записано, что у него тяжелое сердечное заболевание. Но в отличие от прочих Латышев прекрасно об этом знал. Почему же он тогда все повторял:
— Я здоров. Ехать отдыхать не хочу.
Доктор глянул на него, слегка выпятив губы.
— Странно, — произнес он каким-то тонким голосом. — Сейчас только середина месяца, — он принялся постукивать карандашом по стеклу, лежащему на столе, — а вы уже шесть раз просили, — врач сделал паузу, перелистал бумаги, — и четырежды получали освобождение от работы.
— Да, доктор… но я чувствую, что теперь могу работать… и раз уж я не поеду туда отдыхать, может, снова денек-другой…
— Поймите, милый человек, — если доктор называл кого-нибудь «милым человеком», это свидетельствовало о том, что терпение у него на исходе, — поймите, милый человек: когда вы получаете освобождение, кому-то другому приходится вместо вас выходить на работу. А он тоже нуждается в помощи! Вы же не сегодня родились, не с неба свалились сюда, знаете, как все здесь происходит.
— Процент да показатель — всех бед укрыватель, как у нас в бараках говорят.