Выбрать главу

— Поди ж ты! — радостно захлебываясь, рассказывал красногвардеец. — Почти что без потерь дворец взяли! Мы тесним кругом, все ближе да ближе, а с ихней стороны защитников-то все меньше и меньше! Сначала все палили из-за дров, а потом и палить бросили. Как это перемахнули мы через штабели дров, — глядь, а там винтовки накиданы, юнкера побросали, а сами-то и невесть где. Так свободно и вошли во дворец. Бабы — ясное дело — сразу посдавались. Юнкеров, что еще остались, разоружили. Только около самой комнаты, где Временное правительство засело, юнкеров кучка небольшенькая, — не сдаются. Ощерились штыками, не пускают. Ну, а министры видят, что все одно податься некуда, — «Сдаемся, — говорят, — силе уступаем».

— Прикончили? Всех? — перебил его Шаров. Я взглянула на него. Он стоял весь напряженный, сжав кулаки.

— Ишь ты, какой прыткий, товарищ! — покачал головой рассказчик. — Честь честью арестовали, в крепость повели…

— Я бы их… тут же!.. — прошептал Шаров и выразительно махнул кулаком.

— Чудак! — засмеялся раненый. — Чем они нам страшны? Что они могут? Все же их под охраной повели. Моряки повели. Потому что в толпе много таких было, вроде тебя. Кабы не моряки, растерзали бы.

— И поделом! — горячо сказал Шаров.

— Брось ты! — оттолкнул его чернобородый. — Мы не дикари, а революционеры. Значит, товарищи, — он обвел всех блестящими глазами, — да здравствует Советская Россия!

Все заговорили сразу, смеялись, жали друг другу руки. Обо мне все забыли. Я стояла в сторонке и смотрела, и мне было грустно, что среди этой радостно-возбужденной кучки людей нет Володи.

Чернобородый обернулся и вдруг заметил меня.

— Ну, товарищ Ирина, — сказал он весело, — придет твой братишка в себя, скажи ему перво-наперво: сделано наше дело! А потом скажи: «Нашла я нынче старого друга!» Скажешь, товарищ Ирина?

И он протянул мне руку.

— Скажу, конечно, скажу! — с гордостью ответила я и сжала его руку обеими руками.

* * *

На этом я, собственно говоря, и думала закончить свои воспоминания, ведь писала я их только для себя. В ту памятную ночь кончилась для меня пора моего спокойного детства в бабушкином доме. И началась новая пора, гораздо более трудная и сложная, — но насколько более содержательная и интересная!

Но вот сейчас мне пришло в голову: а что, если внуки мои, когда подрастут, или еще кто-нибудь прочтет мои записки? Они непременно спросят: «А что же было дальше? И что сталось со всеми, о ком здесь рассказано?» Я в двух словах удовлетворяю их любопытство.

Я осталась на эту ночь у доктора. Андрей отправил Акима домой, чтобы он успокоил няню, что я цела и невредима. О том, что Володя ранен, он пока не велел говорить. А дома, правда, чуть с ума не сошли, хватившись меня. От бабушки, конечно, скрыли. Няня упала в обморок, и ее долго не могли привести в чувство. Прислугу разослали по всём знакомым искать меня.

Володя утром пришел в себя. Доктор осторожно рассказал ему обо мне и только тогда впустил меня в комнату, где он лежал. Я обещала доктору держать себя спокойно при встрече. И я сдержала обещание, хотя трудно было… Так исхудал Володя за эту ночь! Он потерял очень много крови, — сказал доктор. Но какой радостью светились его глаза! И он все время приставал к доктору: скоро ли он поправится, чтобы начать работать?

— Вы понимаете, доктор, сколько нам теперь предстоит работы? — повторял он. А мне все время говорил: — Ты подумай, Иринка! Мы живем уже в Советской стране!

Из дому прислали в это утро за мной горничную Дашу. Но я решительно отказалась ехать домой, я хотела остаться около Володи, ухаживать за ним. Володя тоже настаивал, чтобы я оставалась. Доктор посоветовался с дочерью, и они согласились оставить меня.

Потом приезжала няня, охала и плакала над Володей. Доктор уговорил ее, что и для Володи и для меня будет лучше, если она не увезет меня домой.

Бабушки я больше не видела. Она так и не узнала ни о победе большевиков, ни о ране Володи, ни о моем бегстве, — вскоре она скончалась, так и не придя в сознание. Я очень плакала об ней, но уход за братом и все, что происходило кругом, целиком захватило меня и заставило забыть горе.

Володя поправлялся быстро, радость давала ему силы. И при первой же возможности его перевезли домой. Володя оставил для себя, меня, няни и Даши три комнаты в огромной бабушкиной квартире, а остальные отдал товарищам, жившим в темных подвалах.