Вскоре вернулся красноармеец, посланный к мосту, и доложил, что на дороге никого не обнаружил, не видно ни машин, ни людей, а зенитчики, охранявшие мост, очевидно, недавно снялись, так как заметны были совсем свежие следы машин на росистой траве берега.
Комиссар взглянул в сторону противника. Вражеская колонна не обнаруживала никаких признаков жизни, не слышно было ни лязга машин, ни рокота моторов, ни людских голосов.
— Чего-то ждут, — поделился он своей мыслью с капитаном и молоденьким лейтенантом, командиром пулеметчиков.
Далекий гул моторов привлек их внимание. Гул нарастал. По всему видно было, что идут самолеты. Мгновенно разбудили людей, которые спали под кустами ивняка. На высоте более тысячи метров блеснули в лучах утреннего солнца немецкие самолеты. Желтые полосы на фюзеляжах, желтые концы крыльев придавали им вид летящих ос. Самолеты пролетели над рекой, развернулись и начали каруселить все ближе к тому месту, где, забравшись в глубокие серые щели, притаились бойцы заслона. Со стороны немецкой колонны поднялось несколько черных дымных ракет. Один самолет нырнул носом вниз и летел, истошно завывая, прямо на головы приникших к земле людей. Он вышел из пике над самыми вершинами сосен и с бешеным гудением пронесся над лесом. И на головы людей, оглушенных тяжелым взрывом фугаски, посыпалась земля, песок, вырванные из канавы большие комья торфа.
А бомбардировщики все пикировали. Одна за другой с душераздирающим свистом и визгом буравили воздух фугасные бомбы, поднимая столбы черного дыма и целые горы песка я пыли. Бесшумно падали подсеченные березки, сосны, обваливалась земля в щелях, в окопчиках. Наконец, стало так тихо, что все услышали, как осыпается песок на дно окопа, как шелестит под легким утренним ветром уцелевший на иве лист. Пыль и дым постепенно опадали, рассеивались. Запахло гарью, чадом паленой резины. Бойцы вылезали из щелей, стряхивали с себя пыль, которая набилась в карманы, за воротники гимнастерок и шинелей. Вытаскивали и перевязывали раненых. Под ветвистой сосной догорала эмка бригадного комиссара. Невдалеке от нее, уткнувшись головой в вереск, неподвижно лежал шофер, широко раскинув руки. Должно быть, увидя, как загорелась машина, он бросился спасать ее и был настигнут осколком бомбы. Дымился невдалеке подбитый броневик, из пяти орудий уцелело два. Чернявый пулеметчик проворно выскочил из окопа, отряхнулся, поглядел на ясное, прозрачное небо, зажмурился от солнца, поднявшегося из-за леса.
— Вот это так! — произнесен восторженно, ни к кому не обращаясь. И нельзя было понять, радуется ли он яркому утреннему солнцу, или удивляется тому, что целым и невредимым выбрался из всей этой каши. Но он сразу же помрачнел, когда услышал стоны раненых, увидел убитых товарищей. Их было много. Из всей группы уцелело каких-нибудь человек десять. Убит был молоденький лейтенант — командир пулеметчиков, тяжело ранен капитан, командир батареи.
Еще не успели перевязать раненых, как немцы открыли беглый огонь. Несколько танков, которым, видно, удалось выбраться из пробки, бешено мчались по дамбе, поднимая целые фонтаны грязи, раскидывая старые трухлявые бревна дорожного настила.
— Огонь! — крикнул бригадный комиссар.
Бойцы бросились к уцелевшим орудиям. Передний танк был сразу подбит, но второй проскочил мимо и все мчался вперед. Вдруг он как-то странно приподнялся на одной гусенице, и сквозь блеснувший столб огня и облака густого дыма видно было, как он свалился с дамбы и врезался башней в болото, сверкнув гусеницей на солнце. Вторая гусеница осталась на дамбе. Танк подорвался на заложенном фугасе. Шедший за ним следом танк остановился и начал осторожно пятиться назад. Вскоре, подбитый очередным снарядом, он тоже задымил, а из раскрытых люков, как пруссаки из щелей, начали выскакивать немецкие танкисты.