Однако вернемся к Марии.
"Мари Лариш уехала, и я не могу видеться с ним. Я сгораю от тоски и едва могу дождаться дня, когда графиня вернется. Все считаю часы, ведь с тех пор, как я познакомилась и поговорила с ним, моя любовь лишь усилилась. Днем и ночью думаю лишь об одном: как бы его вновь увидеть. Но без Мари это невозможно".
Да, письма явно, более того (нам трудно подавить свои подозрения) — слишком уж явно обвиняют графиню Лариш, а следовательно, реабилитируют баронессу Вечера (которая предала их гласности). Однако за неимением других доказательств случившегося мы вынуждены принять выстраиваемый по ним ход событий, хотя и он является всего лишь результатом целого ряда допусков, ведь письма, как мы уже упоминали, не датированы.
Первое свидание — согласно подписи на оборотной стороне фотографии, выполненной в художественном салоне "Адель", — состоялось 5 ноября 1888 года. Конечно же, совершенно излишне упоминать, что оригинал фотографии утерян, а уничтожить пластинку негатива распорядилась еще сама Мария. Поистине, драматических жестов в этой истории хватает с избытком.
Итак, 5 ноября, скорее всего с помощью графини Лариш, состоялось свидание (или знакомство?) на четвертом этаже Бурга, в прежних холостяцких апартаментах Рудольфа, которые он сохранил за собой и после женитьбы. В ту пору он опять в основном жил здесь — врозь со Стефанией.
Свидание состоялось, и касательно цели, смысла и дальнейшего развития завязавшегося здесь знакомства не возникало сомнений ни у кого из всей троицы. Да что там, это было ясно даже Нехаммеру, старому лакею, который провел дам к своему господину в обход оживленных лестниц и коридоров Бурга запутанным, сложным путем, специально разработанным для таких интимных посещений.
Но, сколь очевидной ни была ситуация, при свидании — утверждается в письмах — не произошло того, что по логике вещей должно было произойти. Вместо этого начался какой-то странный — учитывая предыдущую жизнь и темперамент действующих лиц — роман, платонический, но тем более пылкий (забавы ради? всерьез? из озорства или в угоду изощренной чувственности?), отложенный на "потом" или, во всяком случае, приторможенный, но при этом подогреваемый таинственностью: ночные поездки в карете под тихий посвист Братфиша, послеполуденные свидания украдкой в отдаленных, заброшенных аллеях Пратера, обмен жгучими взглядами в "Опере", жаркие прикосновения ладоней, шепот.
Чего же ради? И как сопоставить эти несуразности с показанием Братфиша (которому, по словам барона Крауса, можно верить), утверждавшего, что в течение трех месяцев — с 5 ноября и до последнего дня января — он по меньшей мере раз двадцать доставлял эту даму в Бург? Тут, как ни подсчитывай, выходит дважды в неделю. Или, может, поначалу реже, а впоследствии чаще? И вообще, к чему была эта заведомо напрасная таинственность?
Почему Мери вкладывала письма в конверты, адресованные лакею, и вручала их посыльному через свою горничную, дабы тот не заподозрил, кто на самом деле является отправителем, и почему Рудольф адресовал свои послания Агнессе Унгер, горничной Марии, аналогичным способом, то есть через несколько рук переправляя их в особняк Вечера? Ведь в разгар этой тайной переписки они обменивались и телеграммами, хотя Рудольф наверняка знал, что они прочитываются министром коммерции.
И что могло быть в этих письмах? О чем они могли писать друг другу? (Письма, как мы знаем, пропали бесследно.) И вообще, зачем им было переписываться, если они часто встречались? Может, они уславливались о свиданиях? Или наследник предавался любовным излияниям? Доверяясь бумаге, отлично зная, что каждый его шаг контролируется соглядатаями? Ведь как раз от них, от всевидящих глаз и всеслышащих ушей отца, он таился! От кого бы еще? Но почему именно сейчас ему вздумалось таиться? О прошлых его связях знало полгорода. К тому же Франца Иосифа гораздо больше интересовали политические связи наследника, а Рудольф и из них не стремился сделать тайну.
Как ни поверни, а практических оснований для такой таинственности не было. Баронесса Вечера — хотя она всячески убеждает читателя своих мемуаров в обратном — вряд ли была бы так уж шокирована этой связью, да и для Рудольфа разоблачение грозило разве что одной лишней галочкой, поставленной вездесущими сыщиками в графе его любовных интриг.