Но что-то не спешили плутоняне кидаться на шею братьям по разуму. В сумеречном черно-сером мире расцветал ярчайшими красками квадрат экрана, беззвучно лилась симфония Земли, но она не привлекала внимания аборигенов. Угрюмые, мохнатые, они проходили мимо, оттаскивая от тау-станции выработанные энергоблоки, ни на миг не останавливаясь, поглощенные своими делами. О чем они думали? И думали ли вообще?..
Коротков поставил на треногу ящик биологического интроскопа и, вытянув из него трубу, навел ее на ближайшего плутонянина. Это была новинка – телеинтроскоп, позволявший просвечивать и делать снимки на расстоянии до десяти метров. Коротков медленно поворачивал аппарат, глядя в окуляр и удерживая проходившего аборигена в поле зрения. Так, есть еще один снимок. На Земле, после сложной обработки, снимки станут отчетливыми и, наверное, дадут представление о «внутреннем устройстве» плутонян. Теперь же надо было накопить их побольше.
Пусть Баркли, не верящий в контакт с аборигенами, посмеивается над ним, Коротковым. Пусть обзывает «незадачливым, но терпеливым киномехаником». Он, Коротков, и верно, терпелив, потому что не хуже самого Баркли знает, как пагубно для ученого нетерпение, – вспомнить хотя бы Лавровского. Да, терпения у Короткова хватит. Что же до «незадачливости», то – это мы еще посмотрим, дорогой Джон. Даже если не удастся установить контакт, он, Коротков, привезет из экспедиции хороший материал. Разумеется, не он один будет работать над расшифровкой снимков, анализировать механизм, позволяющий плутонянам заряжаться энергией, – но, будьте уверены, его, Короткова, имя не затеряется на задворках науки.
Между тем Баркли надел на спину ранец с сейсмографом и с трубкой вибратора в руке направился к тому месту между тау-станцией и горным склоном, где вчера прервал обследование тоннеля. Он сверился с картой фотосъемки местности и медленно пошел, волоча вибратор по грунту, посылая ультразвуковые импульсы. Ранец был тяжелый, идти было трудно, да еще приходилось точно выдерживать направление и измерять пройденное расстояние. Баркли пока не знал и, более того, не очень рассчитывал на то, что когда-нибудь узнает, для чего тут прорыт тоннель. Наверное, он каким-то образом связан с тау-станцией, с Деревом этим самым.
Что до Дерева, то у Баркли были некоторые соображения насчет цикличности его роста и разрушения. Еще старик Моррис говорил когда-то: саморазряд. Похоже, что так оно и есть – каждые пятнадцать лет происходит саморазряд гигантского аккумулятора, каковой представляет собою Дерево. Раз в сорок пять лет, то есть в конце каждого третьего цикла, этот саморазряд особенно грандиозен, он сопровождается сильным выбросом тау-излучения, как было в прошлый раз. Странная избыточность…
Для чего-то аборигенам нужно накапливать энергии больше, чем они способны потребить. Сошальский и его сторонники считают, что «жезлоносцы» намеренно держат остальных аборигенов, основную массу населения, на голодном энергетическом пайке – чтобы только-только хватало для работы, для беспрерывной выделки блоков, – а излишки накопленной энергии безжалостно сбрасывают в Пространство. Не исключено. Но – слишком уж просто…
Помня о строжайшем запрете, Баркли не прикасался к блокам, но, пользуясь походной аппаратурой, рассмотрел их и сфотографировал в рентгеновских и инфракрасных лучах. Он был хорошо тренирован и умел работать в экстремальных условиях. Здесь, однако, на Плутоне, Баркли приходилось трудно, как нигде в других гиблых уголках Системы. И не только в повышенной силе тяжести было дело – Баркли понимал, что огромное напряжение вызвано враждебностью этой планеты. Враждебность была в угрожающем росте Дерева. Она таилась в огоньках, перебегающих по горному склону, в сутулости и узкоглазости аборигенов, в нескончаемости их работы, в длинных прыжках «жезлоносцев». Враждебность была разлита в угрюмом, навеки застывшем пейзаже, не знавшем иных красок, кроме черной и серой.
Враждебной была сама незаконность существования этой планеты на краю Системы, где полагалось бы гореть спокойным зеленоватым светом очередному газовому гиганту, на четыре пятых состоящему из метана и аммиака.
Он услышал в шлемофоне голос Короткова:
– Джон, как у вас? Морозов требует доклада.
– Все в порядке, – сказал Баркли. – Я скоро вернусь.