– Понятно, понятно, кто это был, – сказал Коротков. – Ты сфотографировал ее?
– Погоди, Станислав. С разбегу эта мохнатая тетка кидается в воду, а речка быстрая, и детеныша довольно далеко отнесло, – ну вот, она вплавь за ребеночком и, представьте, поймала его. А по берегу бегут мои охотники и кричат: «Алмасты! Алмасты!» Я схватил камеру, тоже бегу, нацеливаюсь, а руки у меня дрожат… Алмасты выскочила на противоположный берег, а там круча. Ребеночек висит у нее на шее, вцепился, а она оглянулась на нас, посмотрела злыми глазами и давай карабкаться на почти отвесную стену. Как ей удалось это – невозможно понять, но очень быстро она одолела крутизну и скрылась в зарослях. Да, я снял, как она лезла вверх. Неплохой получился фильм.
– Это был снежный человек? – с любопытством спросил Олег. – Вот здорово, Гриша, что ты его увидел. Ведь о нем, кажется, до сих пор спорят.
– Давно перестали, – авторитетно сказал Коротков. – Факт существования снежного человека, он же йети, он же алмасты, многократно подтвержден.
– А чем он питается?
– Да чем придется – корнями растений, ягодами, мелкими грызунами.
– Одним словом, – понимающе сказал Олег, – он ест все, начиная с человека и кончая Библией.
– Что? что? – воззрился на него Коротков. – А, это ты опять из любимого Марка Твена…
– Надоели со своим Твеном, – сказал Драммонд, поднимаясь с диванчика. – Вам, Черных, следовало стать не пилотом, а этим… эссеистом… писакой газетным.
– Вы правы, Драммонд, – кротко согласился Олег. – Вы всегда правы.
– Я бы предпочел, чтобы вы мне возразили. А так – и говорить не о чем. Спокойной ночи, джентльмены.
– Предводитель роботов, – проворчал Грегори и сделал гримасу ему вслед. – Напрасно, Олег, ты ему поддерживаешь… нет… как это…
– Поддакиваешь, хочешь ты сказать? Но он действительно всегда прав. И это тоже верно, что по душевному складу я скорее гуманитарий, чем…
– Брось, – сказал Коротков. – Что за приступ самоуничижения? Гриша прав: нельзя постоянно поддакивать этому сухарю. А насчет снежного человека, скажу я вам, еще в прошлом веке была интересная гипотеза. Будто до наших дней дотянула некая нисходящая, остановившаяся в развитии неандертальская ветвь…
Морозов слушал и не слушал этот разговор. «Кавказ… – думал он. – Вот и Гриша был на Кавказе. Все были – кроме меня… В том году, когда Марта потащила нас на Аланды, так хотелось мне съездить на Кавказ… Как в той песне?.. „На заре, на заре войско выходило… на погибельный Капказ воевать Шамиля…“ А дальше? Вот уже и старые песни стал забывать. Постарел, в начальники вышел – не до песен… Нет, придется свертывать экспедицию. Джон Баркли мне дороже всех богатств Плутона. Черт с ними, ниобием и ванадием, все равно плутоняне не дадут разворачивать тут горную металлургию… А контакта с ними, даже при адском терпении Короткова, достичь невозможно. Что ж, надо идти в рубку, вызвать по каналу срочной связи Космофлот…»
Но он медлил, проверяя свое решение, поворачивая его так и этак.
– …а раз они дотянули, – продолжал между тем Коротков, – значит, биологический вид не изжил себя. Другой вопрос – действительно ли они реликтовые неандертальцы? Я думаю…
Коротков не успел сказать, что он думает. В лилово-черной пижаме, в пестрых индейских мокасинах вошел в кают-компанию Баркли.
– О! – хрипло воскликнул Чейс. – Что я вам говорил, Алексей? Я знаю Баркли. – И он опрокинул своего короля: – Сдаюсь. Еще партию?
– Нет, – сказал Заостровцев, устало потягиваясь. – На сегодня все.
Баркли опустился в кресло рядом с Морозовым. Он был бледен, на лбу блестела испарина.
– Скучно лежать в лазарете, – сказал он слабым голосом. И добавил по-русски: – На лицо Алиоши есть улыбка. Что у вас есть смешное? Я тоже хотель смеяться.
– Просто я рад вас видеть, Джон, – сказал Морозов, – хотя мне кажется, что Коротков сейчас отправит вас обратно.