– Да, Джон, – сказал Коротков озабоченно, – вам надо лежать.
– Еще успею належаться, – возразил тот, откинув голову на спинку кресла, отчего борода выпятилась, открыв белую, странно беззащитную шею. – Грегори, ты бы поставил вместо этой тягомотины что-нибудь повеселее. Фильм какой-нибудь показал бы… Нет ли у тебя боя быков?
– У меня есть все. – Грегори проворно подскочил к шкафу, где хранил свои ролики, и стал рыться там, приговаривая: – Почему бы не быть корриде, если люди хотят посмотреть?
Заостровцев сказал, направляясь к двери:
– Я бой быков не люблю, и поэтому позвольте мне удалиться, ребята. Почитаю перед сном. – И – проходя мимо Морозова: – После кино зайди ко мне, пожалуйста, Алеша. Нужно поговорить.
…В тесноте каюты Заостровцев, лежавший на койке, казался зажатым меж двух стен. Морозов всмотрелся в его спокойное лицо, освещенное ночником, и сказал:
– Ты с ума сошел. Об этом даже разговора не может быть.
– Не торопись категорически отказывать, Алеша. Выслушай…
– Не хочу слушать. Ты настоял, чтобы тебя взяли в эту экспедицию против моего желания. Ладно. Ты неплохо перенес полет. Прекрасно. Но на Плутон я тебя не пущу. Ты бортинженер, твое дело – корабельные системы. И все. Кончен разговор.
– Нет, не кончен. Ты не имеешь права…
– Имею. Как начальник экспедиции, я отклоняю необоснованную просьбу члена экипажа. Спокойной ночи.
Морозов шагнул к двери.
– Подожди, Алеша. – Заостровцев схватил его за руку. – Сядь. Я тебе должен сообщить нечто важное.
Теперь они сидели друг против друга. Белая пижама плотно облегала длинный торс Заостровцева. Он страдальчески морщил лоб, подыскивая первую фразу.
– Ты помнишь, как погибли мои родители? – сказал он наконец. – В тот момент я, хочешь верь, хочешь не верь, явственно услышал голос матери. Не то чтобы голос, а… внутренний толчок какой-то… «Володя, теперь ты» – вот что я услышал. Оборвавшаяся фраза? Да, наверно… Но, может, в ней был смысл вполне определенный: теперь, мол, твоя очередь…
– Все это тебе померещилось, – сказал Морозов, строго глядя на друга. – Просто был стресс. Нервное потрясение. А голос матери ты, прости меня, потом придумал.
– Я его слышал, – с тихой убежденностью произнес Заостровцев. – Но, конечно, ты не обязан верить… И я тогда же дал себе слово, что доведу до конца их дело… То, что со мной потом произошло, ты знаешь. Я оцепенел на долгие годы. Нет, не то… Конечно, я жил и работал, как все люди. Только этого мне и хотелось – быть как все люди. Тоня помогла мне справиться… восстановить душевное равновесие… Ну, ты знаешь, какая она заботливая…
Еще бы не знать, подумал Морозов. Он вспомнил разговор с Тоней незадолго до отлета на лунный космодром. Тоня вдруг появилась в Центре подготовки, она вызвала его, Морозова, после утомительного дня занятий и тренировок в сад, и был у них там разговор, «о котором Володя не должен знать». Она показалась Морозову похудевшей, серый костюм сидел на ней слишком свободно, и она то ускоряла шаг, когда они шли по садовой аллее под ранними фонарями, то, спохватываясь, замедляла. «Ни о чем тебя не прошу, Алеша, – говорила она, – потому что ты сам все знаешь. Просто хочу рассказать, что надо делать в случае, если у Володи повторится… ну, как тогда у Юпитера…» И она ровным, звучным голосом дала ему инструкцию – какой нужен массаж, какие транквилизаторы, какие психологические приемы отвлечения внимания. Она держалась великолепно, и Морозов, остановившись, взял ее за плечи и сказал: «Тонечка, ты можешь быть уверена… Я не спущу с него глаз…» – «Знаю, Алеша… – Тут голос ее дрогнул, и она отвернулась, чтобы скрыть слезы. – Так все хорошо у нас было, пока на Володю не нашло… – сказала она, двинувшись дальше по аллее. – Лавровский давно оставил его в покое, и я уже думала, что теперь… И вдруг на него нашло… и никакими словами, никакой лаской… такое дикое упрямство, какого я и не подозревала в нем…»
– …Никуда от самого себя не денешься, – говорил между тем Заостровцев, – никуда не денешься, и я понял, что мне не отсидеться дома. Пусть хоть в сорок лет, но я должен, понимаешь, должен – перед памятью о родителях, перед самим собой, – должен что-то сделать на этой планете. Вот почему я рвался в экспедицию. Вот почему прошу тебя – не торопись отказывать.
Он сидел ссутулясь, скрестив на груди длинные руки, и его взгляд, устремленный куда-то в темный угол каюты, был исполнен упрямой решимости. Темная прядь косо закрывала его лоб.
– Что именно ты собираешься делать на Плутоне? – спросил Морозов.