После долгого разговора с Лавровским во время рейса Володя чувствовал себя бесконечно усталым. У него болела голова, болел затылок. Тут на выручку подоспел Морозов.
– Извините, – сказал он. – Заостровцеву надо срочно предстать перед руководителем практики.
Лавровский спохватился:
– Ай-яй, как бы на транспортере мою аппаратуру не перекантовали! – Он рысцой побежал к грузовому отсеку, на ходу обернулся, крикнул: – Вечером загляните ко мне в девятнадцатую!
Володя, запинаясь, изложил руководителю практики вполне правдоподобную версию относительно своего опоздания, придуманную Морозовым.
– Жаль, жаль, Заостровцев, – пробасил руководитель, не глядя на Володю и водя пальцем по списку практикантов. – Были вы у меня на хорошем счету. Хотел я вас включить в танкерный рейс к Юпитеру, а теперь, само собой, придется заменить… – И он, водя пальцем по списку, забормотал: – Заремба, Зикмунд, Зимников…
Володя, ошеломленно моргая, смотрел на ползущий по списку палец, в котором, казалось, сосредоточились все беды последнего времени: трудные отношения с Тоней, странное происшествие по дороге в космопорт…
– Платон Иванович, – осторожно напомнил Морозов, – мы с Заостровцевым тренировались в паре, хорошо сработались.
– Верно, – согласился руководитель. – А я и вас заменю. – Палец его устремился вниз по списку. – Мухин, Новиков…
Тут они взмолились оба – Заостровцев и Морозов. Перебивая друг друга, ссылались на достоинства своих вестибулярных аппаратов, на качество психотехнических тестов и даже на поперечное сечение мышц. Они взывали к человеколюбию руководителя. И руководитель сдался. Он покачал головой и убрал палец со списка.
– Ладно, – прогудел он. – Допускаю к медосмотру. Потом разыщите Радия Петровича Шевелева, командира космотанкера «Апшерон», поступите в его распоряжение. Рейс будет зачетным. – Он сунул список в карман, грозно добавил: – И учтите: то, что вам сходило у меня, у Шевелева не сойдет.
Лаборант контрольно-медицинского пункта усадил Морозова и Заостровцева на жесткие белые стулья спиной друг к другу и ловко оклеил датчиками их обнаженные торсы, руки и ноги. От датчиков тянулись к пульту тонкие разноцветные провода.
Врач, пожилая женщина с властными манерами, защелкала переключателями. Морозов поежился: кожа под датчиками ощутила быстрые бегущие уколы тока. Не в первый раз проходил он предполетный медосмотр, но сейчас почему-то было неспокойно на душе. Надо было отвлечься, думать о постороннем, лучше всего, как советуют опытные пилоты, – о смешном. Но, будто назло, ничего смешного не удавалось вспомнить. В голову лезли одни неприятные воспоминания, связанные с последней практикой здесь, на Луне. Чернышев, стоящий в предшлюзовом зале и наговаривающий письмо к Марте, – никак не мог Морозов отделаться от этого видения. Он и теперь на Луне, Федор Чернышев, завершает подготовку к большой комплексной экспедиции.
– Курсант Морозов, – раздался властный голос врача, – не ерзайте и не вытягивайте шею.
Морозов послушно замер, даже дыхание затаил. Тихо жужжало в белом шкафу за пультом. Сопел за спиной Заостровцев. Зачетный рейс к Юпитеру – это здорово, продолжал думать Морозов. Только бы скорей уйти…
– Все, – сказала врач, щелкнув тумблером. – Осмотр окончен. Жора, отцепи от них датчики.
И тут Морозову стало смешно, он не сдержался, прыснул. Врач подняла на него удивленный взгляд.
– Ну вот, – сказал Платон Иванович, разгладив широкими ладонями ленту медицинского самописца, к которой был подколот анамнез – карточка с несколькими строчками слов и цифр. – Сонастроенность у вас высокая. Можно сказать – высшая…
Морозов и Заостровцев быстро переглянулись. Ну, еще бы! Недаром они тренировались в паре и понимают друг друга с полуслова.
– Что же касается индивидуальных показателей, – продолжал руководитель практики своим монотонным голосом, – то тут… не совсем понятно. У курсанта Морозова отмечено подавленное состояние. Депрессия класса ноль-четыре.
– Депрессия? – Морозов уставился на него. – У меня депрессия?
– Да, – кивнул Платон Иванович и ткнул пальцем в одну из строчек анамнеза. – Вот. Ноль-четыре, – повторил он, как бы сам недоумевая, откуда могла взяться у выпускника-пилота депрессия такого класса. – Само собой, к зачетному рейсу вы не допускаетесь. Очень жаль.
– Платон Иванович! – закричал Морозов. – Это ошибка! Нет у меня никакой депрессии! Врет все машина!
Руководитель практики поморщился.
– Кричите, как на ипподроме, Морозов, – сказал он. – Что же делать с вами, Заостровцев? – взглянул он на Володю. – С кем еще из штурманов вы работали?