Он обхватил Морозова за плечи и рывком поднял с дивана. Теперь они стояли, глядя друг другу в глаза. Морозов знал, что Чернышев ожидает ответа на свои безжалостные слова.
Чурбан безмозглый, обругал он мысленно себя. Ну что ты по сравнению с Федором Чернышевым? Да тебе молиться на него, а не ревновать…
– Я справлюсь, Федор, – сказал он.
Чернышев смотрел испытующе, как бы желая убедиться в твердости его решения.
– Справлюсь, – повторил Морозов.
– Ну вот и отлично. Речь не мальчика, но мужа… – И, когда Морозов шагнул к двери, Чернышев окликнул его: – Алеша, погоди. Ты вот что: не говори пока с Платоном…
– Платон меня на Землю отправляет. В дом отдыха.
– Не надо в дом отдыха. Ты в какой каюте? В курсантском общежитии? Вот и сиди там. Ясно?
Выскочив из Чернышевской каюты, Морозов вздохнул освобожденно. Черт побери, он научится владеть собой. Вытряхнет из души всю эту муть, это треклятое ноль-четыре. Он сам избрал свою судьбу, и не свернет в сторону. Кончено, кончено! Никаких женщин. No more women. Суровое одиночество – вот что нужно пилоту. Как там пели гренадеры? «Наши жены – ружья заряжены…»
Он кинулся разыскивать Заостровцева, чтобы предупредить: они не летят на Землю, остаются здесь.
Вечером они протиснулись в тесную каютку Лавровского.
– Очень рад, – сказал биолог. – Поместитесь как-нибудь на этом сиденье. – Он вынул из холодильника пакет с бананами. – Угощайтесь.
– Володя говорит, вы осмеяли его анализатор, – сказал Морозов, быстро счищая с банана кожуру.
– Володя говорит неправильно, – ответил Лавровский. – Я не осмеял. Просто не вижу смысла в таком приборе. Ваша затея напоминает эпизод из одной старой повести. Один тип рисуется перед дамой, хочет показать образованность, и между прочим заявляет: в коже у человека, мол, есть микроскопические железки с электрическими токами. Если вы встретитесь с особью, чьи токи параллельны вашим, то вот вам и любовь.
– А что за повесть? – спросил Володя.
– «Три года» Чехова. В сущности, вы делаете то же самое – только кожно-гальванический рефлекс заменили современными микромодулями.
– А по-моему, – сказал Володя, – прибор все-таки не лишен смысла.
– Приборы, приборы… – Лавровский поморщился. – Человек, окружив себя техносферой, все более отдаляется от природы. Не потому ли природа не желает отдать ему те инстинктивные знания, которыми так щедро одарила низшие виды?
– О каких инстинктах вы говорите? – спросил Морозов.
– Смею вас заверить, об очень полезных. Ну, например. Приходилось вам видеть, как заболевшая собака плетется в поле и безошибочно выбирает нужную траву? Для собаки мир – это прежде всего запахи. Снабдите таким обонянием химика – как упростит это его работу, сколько приборов он вышвырнет на свалку за ненадобностью.
– Все-таки странно, – сказал Морозов. – Вы хотите возврата к природе? Отказа от технических достижений цивилизации?
– Я говорю об одном из возможных ее направлений.
– Не знаю, не знаю. Лично я ничего плохого не вижу в том, что вокруг нас механизмы… в том, что приборы стали продолжением наших рук и ног…
– Ничего плохого, – повторил Лавровский. – Кроме того, что мы расплачиваемся за это потерей полезных инстинктов. Мы забыли про свои природные анализаторы, разучились ими пользоваться, не умеем включать и выключать их по своему желанию. Мы перестаем доверять самим себе. К чему, когда есть приборы? – Он навел на Володю обличительный палец. – Да что далеко ходить? Вот вы затеяли приборчик, которому хотите передоверить одну из величайших, истинно человеческих эмоций. Вы хотите взвесить, измерить и препарировать саму любовь!
Володя, с недоеденным бананом в руке, смущенно потупился.
– Может, вы и правы, Лев Сергеевич, – сказал он тихо. – Но ведь мозг в роли анализатора эмоций… не очень-то надежен… Сколько ошибок, сколько несчастных любовей…
– Да пусть ошибаются! – вскричал Лавровский. – Хоть это оставьте роду человеческому! Что это, к дьяволу, за жизнь без единой ошибки, вроде ответа первого ученика? Вы докатитесь до того, что предоставите приборам определять, где добро и где зло. Без позволения прибора вы пальцем не шевельнете для спасения погибающего.
– Ну, это уж слишком, – сказал Морозов.
– Пожалуй, – согласился биолог. – Я сознательно преувеличиваю, чтобы вы поняли, к чему можно прийти, если не спохватиться вовремя.
– Что значит – спохватиться? Что нужно, по-вашему, делать?