– Пожалуй, ты права. – Морозов оглянулся на Надиных спутников, приотставших из деликатности, и спросил: – А все-таки, Надя, как ты догадалась, что я заблудился?
– Наверное, вы очень взывали… – опять она рассмеялась. – Не могу объяснить, как это получается. Уж лучше спросите Льва Сергеича.
Вскоре они вышли к новому корпусу – сплошные стены без окон там были, как в средневековой крепости, и примыкала к этому огромному приземистому корпусу пристройка, обыкновенный служебный домик с палисадником. У входа расхаживал взад-вперед по красноватому гравию дорожки Лев Сергеевич Лавровский. Еще издали он нетерпеливым жестом показал Морозову на свои часы:
– Двенадцать минут! Вы у меня похитили двенадцать минут!
Его жиденькие белобрысые волосы сбились сердитым хохолком меж глубоких залысин. Худое лицо с резкими складками от крыльев носа к уголкам тонких губ выражало крайнее недовольство.
– Я бы похитил еще больше, если б Надя не догадалась, что я заблудился, и не пришла за мной, – сказал Морозов, подойдя и пожимая Лавровскому руку. – Вы же не сказали, что переехали в новое здание.
– Ах вот как! – Лев Сергеевич быстро взглянул на Надю. – Совсем не обязательно уводить за собой пол-лаборатории.
Один из молодых людей, такой располагающий к себе брюнет, сказал с обезоруживающей искренностью:
– Мы, Лев Сергеич, хотели проверить ее догадку по направлению и во времени.
– Во времени, – кивнул Лавровский. – Я так и думал, что у вас была чисто научная цель.
Он подхватил Морозова под руку и повел в лабораторию.
– Так вы еще не видели «Церебротрон-2», – значит, вы вообще ничего не видели, дорогой Алеша.
Пробежав коридор пристройки, он ввел Морозова в прохладный зал размером с добрый стадион. Огромное кольцо сияющих плафонов лило дневной свет на сплошную линию приборных щитов и шкафчиков вдоль стен, на застекленные кабины, в которых работали операторы, на десяток сооружений необычных форм в центре зала.
– Да-а, – сказал Морозов уважительно, припомнив тесноту и скученность приборов в старой лаборатории. – Здорово, Лев Сергеич!
– Здорово? Ну, так я вам скажу, что под нами еще два этажа. Запоминающий блок этого комплекса в сто двадцать раз больше, чем на первом «Церебротроне», но все равно этого не хватает.
Они пошли по периметру зала. Морозов всматривался в бесчисленные панели, в малопонятные и вовсе непонятные надписи, в рисованные схемы.
– Когда-то вы хотели освободить человечество от излишка приборов. Помните? Но такой концентрации автоматики, как у вас, Лев Сергеич, я еще не видел.
– Только через посредство приборов можно прийти к освобождению от них. Парадоксально, но факт. Вы ужаснетесь, Алеша, если я вам назову цифру электроэнергии, которую мы потребляем в дни испытаний. Всякий раз грозятся отключить нас. Что?
– Я ничего не сказал. Сочувствую, Лев Сергеич.
Их шаги по мягкому покрытию были неслышны. «Гиппокампов круг», – прочел Морозов на щите длинной секции, мимо которой они проходили. В кабине работала на телетайпе, высунув от усердия кончик языка, девушка с высокой прической.
– Вы сочувствуете, – сказал Лавровский. – Вы просто не представляете, сколько понадобится энергии, чтобы зафиксировать в запоминающем блоке вот одну эту простую мысль о сочувствии. Идите за мной, я покажу главное наше достижение.
Они вошли в «хижину» – так назвал Лавровский помещение в середине зала, в котором находился пульт управления комплексом. Один из щитов был снят, обнажились цветные потроха электронных схем, пучки бесчисленных проводников, а за ними виднелась прозрачная камера, заполненная микроэлементами, как аквариум крохотками-рыбками.
Принцип работы «Церебротрона» был Морозову – в общих чертах – известен. Здесь осуществлялась совместная работа мозга и машины. Информация – сознательно направленная мысль или рассеянная, когда «ни о чем не думаешь», – поступала в «подвалы» запоминающего блока. Вступал в действие анализирующий центр – оценивал количество информации и как бы сортировал ее, определяя сравнительную ценность. Чем дольше ты лежишь вот в этом удобном кресле с «короной» на голове – этакой диадемой, от которой тянутся к блоку усилителей сотни тоненьких нитей, – тем полнее запись твоих мыслей, воспоминаний, всего того, из чего слагается твой жизненный опыт. В какой-то мере – всегда в какой-то мере, никогда в полной – фиксируется в этой записи твое «я», стороны твоей личности, – взгляни на себя, если пожелаешь, самокритическим оком.