За всю свою жизнь она получила только одно предложение руки и сердца, и это произошло еще до того, как пятно позора легло на имя отца, то есть во времена, когда ее семья слыла состоятельной и уважаемой. Рейчел никогда не считалась красавицей, но была вполне привлекательной и хорошо воспитанной, чтобы возбудить интерес к себе молодых джентльменов. Но она никогда не оставляла ни малейшей надежды потенциальным женихам и никого не поощряла к исканиям, а потому лишь один из них набрался храбрости попросить ее руки. Это был Джеймс Бил, сын их ближайшего соседа, собиравшийся отправиться в Оксфорд, чтобы преподавать там философию. Она отказала ему так мягко, как только могла, чувствуя, что должна подождать. Чего? Она сама не могла объяснить. В то время ее семья совсем недавно понесла тяжелую утрату, но Рейчел остановило не горе. Скорее всего, желание чего-то не вполне понятного. Возможно, недостаточная степень уверенности. Романтизм не был свойствен ее натуре. Рейчел не ожидала, что ее душа так уж сразу и воспарит при встрече с человеком, с которым ей суждено вступить в брак. Но она все-таки надеялась, что почувствует нечто. Что ее посетит чувство правильности своего выбора, едва она поймет, что ее девичество подошло к концу.
Когда дело дошло до решительного объяснения, Ричард Уикс неуклюже промямлил, что хочет видеть ее своей женой. При этом он спотыкался на каждом слове, его щеки горели, и, возможно, именно это проявление уязвимости заставило Рейчел дать согласие. В один из теплых дней в конце июля они отправились на прогулку в сопровождении детей. Нивы, окружавшие Хартфорд-Холл, находившийся к северу от Бата[2], вблизи деревни Маршфилд, скорее золотились, чем зеленели, и казались сонными от тепла и света. Год выдался жарким. Пшеница поспела рано, и среди колосьев в изобилии цвели сорняки – маки и васильки, перемежающиеся пучками мышиного горошка. Рейчел с Ричардом миновали хлебные поля и дошли до верхнего края идущего под уклон коровьего выгона, где воздух был насыщен ароматами земли и свежего навоза, и остановились в тени березы, в то время как дети бегали в высокой траве, напоминая корабли, плывущие по зеленому морю, – кроме Элизы, которая присела в отдалении на низкую каменную ограду, открыла книгу и нарочито повернулась к ним спиной.
– Какое красивое место, вы не находите? – спросил Ричард, встав рядом с ней и сцепив пальцы за спиной.
Сюртук его был снят, а манжеты рубашки подвернуты, и Рейчел обратила внимание, что руки у него загрубевшие, обветренные и мускулистые. Руки рабочего человека, не джентльмена. На нем были высокие, довольно поношенные кожаные сапоги, надетые поверх бриджей табачного цвета, и голубой жилет, который был ему слегка великоват. «Куплен с рук и не перешит. Но это ни капельки не делает этого человека менее достойным», – подумала Рейчел.
– Одно из моих самых любимых, – согласилась она.
За растущими в ряд березами и ивами в нижней части склона местность снова шла вверх и немного холмилась. Там и сям виднелись квадратики полей. Прямо над головой молодой сарыч выкликал своих родителей, его крик был свистящим и каким-то детским, хотя он парил в небе в добрых пятистах футах от них. Рейчел почувствовала, как стянуло кожу на носу, и мысленно взмолилась, чтобы та не обгорела на солнце. От жесткой соломенной шляпки лоб чесался.
– Наверное, вы никогда не захотите покинуть Хартфорд, – пробормотал Ричард.
– Уверена, существует множество мест, которые я полюбила бы не меньше. Те места, которые ты оставляешь, всегда можно посетить снова, – добавила Рейчел.
– Да, вы всегда можете вернуться. – Сказав это, Ричард, похоже, почувствовал, что чересчур размечтался. Он посмотрел на свои ноги и немного потоптался на месте. – Так вы говорите, что выросли в этих краях?
– Да. Моя семья жила в долине реки Байбрук[3], это менее чем в шести милях отсюда. И я провела четыре сезона в Бате, до того как… до того как моя мать умерла. – «И все пошло прахом», – подумала она, но промолчала.
– Простите, я не хотел вызвать грустные воспоминания.
2